читать дальше
В один из дней я набираю ванну и погружаюсь в пенную воду. Лежу, закрыв глаза. Гарри гремит посудой на кухне, напевает себе под нос. В мыльной воде скрыты мои шрамы, мое тело. Ванна слишком коротка, и когда я неудобно сгибаю ноги, вода волнуется, смыкается вокруг моего горла. Темнота смыкается вокруг меня, так тепло и спокойно. Когда я открываю глаза, Гарри сидит на краю ванны и смотрит на меня.
— Надо искать работу.
Поднимаю брови.
— Мне?
— Мне. Вообще-то, денег полно. Но как-то стыдно дома сидеть.
Я пожимаю плечами в воде. Мне не стыдно. Но Поттер ведь не это имеет в виду.
— Чем ты хочешь заниматься?
Он опускает руку в воду, разгребает в стороны пену.
— Помимо правительственного переворота?
— Тебе лучше не говорить мне об этом ничего. Мы не знаем, будут ли еще допросы.
— Ты действительно не собираешься помогать рабам, когда освободишься?
Закрываю глаза. Наверное, я не должен оправдываться за то, что во мне нет благородства. В конце концов, разве это не свобода — быть настолько эгоистичным, насколько захочешь?
— Я уже навоевался.
— Вообще-то, я тоже.
Хочется по-детски сказать: «Я участвовал в двух войнах, а ты — только в одной», но я молчу. Гарри касается моей руки под водой, вытаскивает ее на поверхность, разглядывает сморщенные подушечки пальцев.
— Я бы мог отправиться к Чарли в заповедник. Он пишет, им не хватает людей. Или я мог бы… не знаю… стать твоим ассистентом. У нас выходят неплохие зелья, когда мы работаем вместе, верно?
На самом деле — отвратительные.
— Гарри, я моюсь. Это интимный процесс, и он предполагает уединение. Если тебе не с кем поговорить, свяжись с Уизли.
— Ну вот, ты уже пытаешься от меня отделаться. А ведь мы еще связаны узами, — он качает головой, вытаскивает из кармана домашних штанов жестяную коробочку. — Еще одно, и я оставлю тебя в покое. Вот, купил в «Сладком Королевстве».
В жестяной коробке леденцы. Лимонные дольки.
— Он так доставал меня с ними, — смеется Гарри. Я беру дольку, блестящие крупинки сахара забиваются под ноготь. Гарри тоже берет одну, мы смотрим друг на друга. Потом сталкиваем дольки, сталкиваем пальцы, переплетаем их, липнем друг к другу… дольки плюхаются в воду.
Секс с Гарри — это всегда больше чем просто движения тела. Иногда мне кажется, что это его способ говорить со мной; говорить о тех вещах, которые вслух произносить невозможно. В постели я делаю глупости, вспоминать о которых мне всегда неловко и стыдно, но которые кажутся такими правильными в процессе. Я облизываю его ладонь, он дышит мне в шею, мы пихаемся ногами. Ножные драки случаются каждое утро, когда мы сражаемся за кусочек одеяла, не просыпаясь. Одеяло почему-то всегда сползает наискосок, и это тоже правильно.
Накануне дня испытания мне снится мать. Мы с ней посреди какой-то мрачной пустоши, я лежу, а она гладит мою голову, утешая. Ее руки тяжелые и нежные, ее лицо скрыто за спутанными волосами. Вдалеке появляется Поттер, он одет, как маггловский футболист. В Тупике было много пустырей, и там играли в футбол, но я в этих играх не участвовал. Отец тоже любил футбол, он всегда следил за исходом матчей. Гарри разбегается, чтобы сделать удар. Мать держит мою голову, чтобы ему удобней было пинать. Он совсем близко, взъерошенный, серьезный. Я улыбаюсь ему, когда он заносит ногу для удара. Сон звенит осколками, разбиваясь.
Я открываю глаза, скашиваю их, утыкаясь взглядом в лохматую макушку. Гарри лежит на мне, не спит — я понимаю это мгновенно. Лежит тихо, не шевелясь, и крепко держит мою руку. Я знаю, что до рассвета еще несколько часов. Я знаю, что он не заснет. Я знаю, что он будет рядом со мной, разбудит меня, когда придет время, будет бодрым и болтливым.
Удивительно, но никогда прежде в моих мыслях не возникало вопроса. Сейчас же он вспыхивает яркой лампочкой. За что? Я думаю об унижении, о боли, о ненависти, для которой я стал мишенью. А потом я думаю о любви, о нежности, о преданности, на которую я даже не смел надеяться. Чем я заслужил такие страшные наказания, чем я заслужил такую великую награду? Заслужил ли? Я думаю о том, какой бы выбор я сделал, если бы мне предложили прожить жизнь без горя и без счастья. Я не знаю, я действительно не знаю, захотел бы я.
Я не желаю об этом думать. До рассвета еще пара часов, и я собираюсь потратить это время, наблюдая за лунным квадратом на стене. Слушая тиканье часов в гостиной. Обнимая Гарри.
Я собираюсь насладиться всем этим, прежде чем жизнь навсегда изменится.
16
Испытание начинается куда раньше, чем мы пересекаем заколдованный круг. От волнения меня тошнит, даже приходится согнуться пополам после перемещения и несколько секунд глубоко дышать носом. Северус меня держит и даже как-то рассеянно похлопывает по спине; когда же я поднимаю глаза, то вижу: нас уже ждут. Не только Верховный Совет Магов в полном составе, но и главы отделов из Министерства, журналисты, колдомедики, еще какие-то люди. Целая толпа.
Ритуал проводят в одной из комнат Министерства, достаточно просторной, чтобы вмещать всех этих людей. Удивительно, как еще сюда не продают билеты — уверен, многие зеваки дорого бы заплатили, чтобы увидеть все своими глазами. Газеты вовсю сгущали краски, и последнюю неделю практически шел обратный отсчет — в день по статье, посвященной нашей с Северусом истории. Джинни зачитывала мне самые удачные места. Сегодняшний ритуал назвали «драматической развязкой этой любовной трагедии». После слушания о Северусе в газетах отзывались по-разному и предположения были самые нелепые. Что он использует меня, запудрив мне мозги; что я использую его, пытаясь прорваться на пост министра; что мы притворяемся любовниками, чтобы нам делали поблажки; что мы… много чего, даже вспомнить противно. И все-таки многие журналисты писали о нас доброжелательно, называя борцами за свободу… и за любовь.
Гермиона была уверена, что в Министерстве постараются, чтобы ритуал проходил в закрытом помещении, без лишних глаз, с основным составом важных шишек. А Джинни считала, что теперь уже Министерство не могло справиться с лавиной, которую мы обрушили — журналисты наверняка осаждали Отдел по Связям с Общественностью и качали права, требуя освещать такое важное событие. Но я думаю, дело не только в этом. Наверняка все ждут, что испытание закончится печально. Если кто-нибудь из нас погибнет, пытаясь снять рабские узы, это станет хорошим уроком для остальных, не так ли?
К нам подходит мой бывший начальник, он в парадной мантии и выглядит очень важным. Кивает мне холодно и строго. Ни следа от того дружелюбного парня, который явился когда-то за мной в магазинчик Джорджа.
— Заканчиваются последние приготовления. Вы можете пока дать интервью «Новой Газете», — и он оставляет нас на растерзание журналистам. Они окружают нас со всех сторон, от вспышек слезятся глаза, и я позорно цепляюсь за Северуса. Он отступает к стене, собираясь прижаться к ней спиной для надежности. На просьбу улыбнуться в камеру раздраженно дергает уголком губ. Я ищу глазами Шеклболта, но его не видно. Зато какой-то старичок в белоснежной мантии приветливо мне улыбается.
— Это Аспергус Гросс, — шепчет мне Северус. — Ученый. Я встречался с ним на конференции много лет назад. Он изучает редкие ритуалы.
Здесь еще несколько ученых, они подходят, чтобы поздороваться. Один — полный мужчина с кудрявыми волосами — утешает меня, что, каким бы ни был результат, это все равно важнейшее событие для науки. За последние столетия никто не пользовался этим ритуалом, а древним записям не всегда можно доверять.
Все эти ученые общаются только со мной, не замечая стоящего рядом Северуса. Я вижу, как их взгляды скользят по нему, рассеянные, беспристрастные. Могу поспорить, многие из этих людей встречались с Северусом на конференциях. Возможно, восхищались его работой, слушали его научные доклады, изучали созданные им зелья. Теперь он сам объект для изучения. Мы с ним оба объекты.
Все глядят на нас, пока Верховный Маг зачитывает отрывок из Манускрипта. Я таращусь перед собой, и выражение лица у меня, наверное, тупое. Я не слушаю. Северус стоит рядом, наши руки близко, его пальцы почти касаются моего запястья. Идеально вымеренное расстояние — не такое, чтобы со стороны выглядело прикосновением, но достаточное, чтобы чувствовать близость его руки, не кожей даже — воздухом рядом с кожей.
Когда маг замолкает, я понимаю, что время пришло. Все кончено — и все начинается, смотря с какой стороны посмотреть. Я поворачиваю голову и гляжу на Северуса, на его профиль, на бледную, гладко выбритую щеку, на скорбно опущенный уголок губ. Мне хочется подбодрить его, но я боюсь услышать собственный голос — услышать, какой он испуганный и тонкий. Поэтому просто дергаю рукой, задевая его пальцы, и мы идем в центр комнаты.
Магический круг уже готов — идеально ровный, тускло светящийся, нарисованный на мраморном полу. Я чувствую себя так же, как перед первым в жизни квиддичным матчем, вот только кажется, снитч уже у меня в руке, горит, сжигает ладонь. Я не сразу понимаю, что это чужие пальцы — Северус все-таки взял меня за руку.
За нашими спинами вспыхивает чья-то камера. На краю сознания вдруг мелькает ужасная мысль, сожаление, обрывок: не хочу выпускать его, ни сейчас, ни вообще. Прежде чем эта мысль успеет догнать меня, я делаю шаг вперед — и Северус тоже. Мы переступаем магическую черту одновременно.
***
Первое, что я слышу, придя в себя:
— Да, герои уже пошли не те.
В комнате слишком светло, чтобы открывать глаза по-настоящему, так что я подглядываю сквозь ресницы.
— И обмороки у них уже не те, — продолжает тот же голос задумчиво и мечтательно. — Вот, помню, упал ты как-то с метлы, когда слизни нарядились в дементора — это да, это был хороший такой обморок, впечатляющий. А тут…
Я открываю глаза, и Джордж, насколько я могу разглядеть без очков, удивленно задирает короткие рыжие брови.
— О, так ты очнулся? Ну надо же, а мы уже насчет вскрытия договорились.
Он вздыхает.
URL
U-mail
Сообщество
Профиль
Поделиться
2012-09-26 в 20:46
fandom Harry Potter 2012
fandom Harry Potter 2012
— Да, друг, так себе шутка. Но кто же виноват? Я искрометно шутил сорок минут подряд, а стоило мне выдохнуться, как ты пришел в себя.
— Северус… — хриплю я, и Джордж склоняется надо мной в притворном беспокойстве.
— У-у, Гарри, да ты совсем плох! Я слышал, во мне было некое сходство с Фредом, но уж со Снейпом меня прежде никто не путал. И потом, я только вчера вымыл голову.
— Северус… — говорю я, Джордж цокает языком и наливает мне воды. Помогает сесть в кровати, даже подушки заботливо поправляет.
— Видишь ли, мы дежурили возле твоей кровати посменно. Час Гермиона — час Рон — час Джинни — час я — час Невилл, и так далее. И скажу тебе, это были не самые интересные часы в моей жизни. Но я сидел у твоей кровати, держал тебя за руку и рассказывал о консистенции слизи, потому что люблю тебя, маленький ты засранец. И вот теперь ты открываешь глаза, и все, что у тебя найдется для старого доброго Джорджа, — бесконечное повторение чужого имени?
— Джордж, — говорю я, и он улыбается.
— Вот так-то лучше.
Я отдаю ему стакан, гляжу в окно. За окном светло. Я у себя дома, в спальне.
— Сколько я провалялся?
— Э-э-э, ну, вообще-то, прилично… — он отводит глаза. Внутри у меня все холодеет.
— Сколько, Джордж?
— Тебе лучше не нервничать так, Гарри. Уверен, что готов это услышать?
— Говори!
— Два с половиной года, — сообщает он убитым голосом, и в комнате повисает молчание. Которое Джордж тут же нарушает. — Точнее, два года, шесть месяцев, три недели и один день, часы не считал, уж извини. В твоей компании время всегда летело незаметно!
Я открываю рот. Закрываю. Открываю.
— О, да я пошутил, — Джордж хлопает себя по лбу. — В лучшем случае сутки. А сейчас я позову Гермиону, и пусть твой сердечный приступ будет на ее совести.
Он уходит, и я слышу, как гремит каминная решетка. Через секунду топот достигает спальни, и ко мне вваливаются Рон и Гермиона.
— Гарри! О, Гарри! — кричит Гермиона, вцепившись мне в плечи и прижимая к себе. — Гарри!
Я чувствую прикосновение Рона, он ободряюще гладит меня по плечу, не рискуя приближаться слишком близко к порывистой Гермионе. Когда ей почти удается задушить меня в объятиях, она разжимает их и плюхается на край кровати.
— Мы так боялись! Тебя поместили в Мунго, мы бы даже не узнали, если бы не журналистка! Ты вышел из круга и сразу рухнул как мертвый! Нам сказали, ты можешь пролежать без сознания несколько дней.
— Гарри, ты сам-то как? Говорить можешь?
— Я в порядке. Только не вижу ничего. Не знаете, где мои очки?
— Ох, — Гермиона крутит головой. — Да. Они были где-то здесь. Я их видела совсем недавно… где же…
— Гермиона, ты ведь волшебница, — мягко напоминает Рон.
— Да что со мной такое! Акцио, очки Гарри Поттера! — Они прилетают откуда-то из гостиной, и Гермиона добавляет: — Окулюс репаро! — прежде чем надеть их мне на нос. Я улыбаюсь и наконец-то вижу моих лучших друзей.
— Гермиона, у тебя нос синий.
— Не обращай внимания, — она прикрывает нос ладошкой и кидает гневный взгляд на Рона. Рон демонстрирует перемазанные синим пальцы.
— Гермиона помогает мне с ремонтом, — в его голосе настоящее ликование.
— Рон! Сейчас совсем не время… Гарри наверняка волнуют вещи поважнее, чем твой ремонт!
— Вообще-то, да, — я закусываю нижнюю губу. Надо просто спросить, и все тут. — Северус… он…
— Гарри!!! — Дверь спальни распахивается, и я вижу Джинни. Живот у нее куда круглее, чем раньше, будто я и впрямь проспал несколько недель. — Гарри, ты живой?
— Я живой, — улыбаюсь ей. — Я в порядке. А где Северус?
— Твою мать! Сукин сын! — вдруг кричит она яростно, выхватывая палочку. — И это все, что ты мне скажешь? Ты снова чуть не умер, и все, что тебя интересует: где Северус? Как ты меня достал, Поттер, как же я тебя ненавижу! — что-то происходит, и вдруг в моих волосах трепыхаются десятки летучих мышей. Вопли, писк, неразбериха… Гермиона торопливо уничтожает мышей, Рон бережно перехватывает сестру, кинувшуюся ко мне с палочкой в кулаке, словно она этой палочкой собирается выколоть мне глаз.
— Что тут происходит? Все веселье и без меня? — Джордж просовывает голову в комнату. — У Невилла сейчас занятие, он придет позже. — Джордж снова исчезает, видимо, звать еще кого-то, а Джинни вдруг начинает всхлипывать, закрыв лицо руками. Рон неловко гладит ее по плечу, я тоже чувствую себя виноватым, хотя после Летучемышиного сглаза волос у меня на голове стало куда меньше, и это жестокое наказание.
— Ну ладно тебе, я в порядке, честно… — бормочу я жалобно, Джинни отмахивается.
— Да нет, не в этом дело. — Я понимаю, что она смеется. — Только утром спорила с мамой, что на меня гормоны не действуют и настроение у меня не меняется! Ох, Гарри… — Она садится на кровать рядом с Гермионой, гладит меня по голове. — Как ты, в самом-то деле?
— Я в порядке, — терпеливо повторяю я. — Ну а теперь могу я узнать про Северуса?
Дверь снова распахивается, и вваливается Невилл. На щеках его горит румянец, дыхание тяжелое, будто он бежал.
— У тебя же урок? — говорит Рон, и Невилл испуганно улыбается:
— Я дал им контрольную и оставил одного за старшего… да ничего не случится. Это ведь шустрокусачий плющ, с ним можно поладить… наверное… Неважно! — он трясет головой, шагает ко мне, снова расплываясь в улыбке. — Гарри! Ты как?
— Я в порядке. Что с Северусом?
Дверь открывается, и Джордж возвращается с подносом, на котором бокалы с чем-то шипучим. Я издаю долгий стон и съезжаю в положение лежа, натягиваю одеяло на голову.
— Да ладно, ладно, не нервничай, — Рон хлопает по одеялу где-то рядом с моим лицом. — Он жив, здоров и свободен, все лучше не бывает. Так что вылезай и выпей с нами за победу.
Я беру влажный бокал, Гермиона подозрительно принюхивается к ярко-фиолетовой шипучке, Джордж делает невинное лицо. Мы все сталкиваем бокалы, звучит хрустальный звон. В наступившей торжественной тишине я вдруг спрашиваю:
— А почему он сейчас не здесь?
И вижу, как мои друзья один за другим отводят глаза.
Позже, вечером, мы сидим на террасе, пьем чай из блюдца — так здесь положено. Сверху топают, кажется, новые жильцы — меня хозяйка тоже не узнала, неужели так изменился? Конечно же, изменился. Не мог не.
— Здесь хорошо, — говорит Гермиона, будто делает мне одолжение. То, что они пошли со мной, и есть одолжение. Мне вдруг срочно понадобилось к морю, хотя по-хорошему стоило бы отлежаться. Не хочу отлеживаться. Хочу пить чай из блюдца, проливая мимо. Рон брезгливо пальцем выцепляет мошку, утонувшую в чайном озере. Вытирает палец о край блюдца. Гермиона вздыхает, забравшись на стул с ногами, ветер кидает ей волосы за плечо.
Мы втроем, хотя узнать об испытании хотели все. Но всем я не могу. Я вообще об этом вслух — с трудом. Страшно подумать, как придется рассказывать журналистам. И я уже получил письмо-предложение от того ученого мага — уверен, слово в слово повторяющее письмо Северусу.
Журналисты бились в камин, я по глупости не закрыл, так головы в пламени то и дело:
— Гарри, на пару слов! Гарри Поттер, не могли бы вы… Мистер Поттер, от лица газеты «Лондон Мэджик» я хотел бы…
Гарри Поттер. Новая старая знаменитость.
Один, кажется из «Оракула», сразу спросил:
— А где Северус Снейп?
Не подумав, ляпнул:
— Я за него.
Потом Гермиона закрыла камин, но спрятаться все равно хотелось ужасно.
Рон вздыхает, они с Гермионой переглядываются — этот «не-спрашивай-его»-взгляд.
Рон, как всегда, не понимает намеков.
— Ну, ты нам расскажешь?
Это честно; они мне уже рассказали, теперь моя очередь. Рассказали то, что узнали от других, из газет и от колдомедиков. Рассказали, что мы выбрались из круга и рухнули как подкошенные оба. Что будто бы с войны — в крови и грязи. И сразу даже не понять, сработало или нет. Всех интересовало одно: сработало или нет.
Потом нас доставили в Мунго, Снейп пришел в себя первым и ушел — вырвался, можно сказать, потому что отпускать совсем не хотели. Ушел со скандалом, без палочки, в больничной пижаме… наверное, очень боялся, что не отпустят.
Меня забрала Гермиона, без боя, но тоже со сложностями. Журналисты уже осаждали Мунго, поэтому серьезно сопротивляться колдомедики не стали. Потом все ждали, когда я очнусь. От Снейпа вестей не было.
Я вдруг понимаю, что мысленно снова начал называть его «Снейп».
— Гарри, если ты не хочешь рассказывать, то не надо, — говорит Гермиона, закусив губу. И поэтому я начинаю рассказ.
***
Сначала это был лабиринт; это всегда чертов лабиринт, будто на большее фантазии не хватает ни Министерству, ни самой Магии, как будто бесконечные попытки найти выход — единственно возможное испытание. Это был чертов лабиринт, и я застыл как вкопанный, а Северус смотрел на меня. У меня не хватило сил сделать лицо, выдавить улыбку, хоть что-то, я ненавижу проклятые лабиринты, даже в виде головоломки на последней странице газеты.
Северус пошел вперед, и я следом за ним, потому что мы были связаны веревкой — от запястья к запястью, и тогда наши руки соприкасались все чаще и чаще, как будто им разрешили. Мы шли, стенки были серыми и гладкими, над головой был низкий потолок, темный, свет пробивался из крохотных дырочек — будто нас посадили в коробку, накрыли крышкой, как мышей, как лабораторных мышей.
— Ты когда-нибудь испытывал зелья на мышах? — спросил я тогда Снейпа, я вспомнил его лабораторию и еще тот давний случай в школе, когда он велел Невиллу опробовать зелье на бедной жабе. Я нес всякие глупости, потому что мне было страшно, до чертиков страшно. В ушах шумело, шипело, шептало: «Убей лишнего!» Смешно — я убил Волдеморта, и я даже перестал его бояться, с чего мне бояться Седрика? Смешно, я ведь тащил его труп через кладбище, вряд ли он зол на меня; смешно, хотя ничего смешного. Северус встряхнул меня за плечи, сказал, я размазня, сказал, я слишком чувствительный для гриффиндорца. Сказал, что это только начало — не слишком-то утешительно, но когда он умел утешать?
URL
U-mail
Сообщество
Профиль
Поделиться
2012-09-26 в 20:47
fandom Harry Potter 2012
fandom Harry Potter 2012
Он шел впереди, быстро и решительно, без всякой осторожности. Я ожидал, что из нас двоих параноиком будет он — мне пришлось схватить его за руку, прежде чем мы повернули за угол, мне казалось, нужно быть настороже. Наши палочки отобрали перед ритуалом, наши руки были связаны, его левая и моя правая, и я боялся того, что увижу, завернув за угол.
Но там ничего не было, как и за следующим углом, и за следующим. Просто новый коридор, за ним еще, и еще, в Министерстве всегда было много коридоров. Темно, ни души, веревка натирала запястье, Северус шагал широко и быстро, мне приходилось почти бежать.
Проблемы начались, когда мы вышли на верный путь: в коридоре вдруг возникла фигура, в темноте мы не сразу разглядели лицо, потом Северус шумно вздохнул. Эта женщина — темноволосая и прямая — молча смотрела на нас, загородив проход. Северус протянул к ней руку, сделал шаг, другой, а когда его рука прошла сквозь нее, женщина превратилась в песок и рассыпалась. Я наступил на нее — не специально, я был таким неуклюжим, попытался отойти, отдавил ногу Северусу. Заглянул ему в лицо — пустое, мертвое. С точками света на щеках — там, где лучи с потолка доставали до кожи.
— Все в порядке, — сказал он таким голосом, каким говорят, когда ничего не в порядке. Но мы пошли дальше. И нам встречались еще люди. Кого-то знал я, кого-то — только Северус. Я все ждал, что появится Седрик Диггори, и он появился. Когда нам пришлось пройти сквозь него, это было, словно я еще раз его убил. Снейп сказал: «Не говори глупостей!» — хотя я не сказал ни слова. Зато когда появился Сириус, Северус что-то сказал сквозь зубы, кажется ругательство, такое, каких профессора обычно не знают. Он смотрел на меня, а я не мог сдвинуться с места, это же был Сириус. Я вдруг понял, что забыл его лицо — когда я вспоминал о крестном, он мне виделся другим. Сначала я решил, что мираж — или что это было — вышел неточным, неправильным, но потом я понял, что неправильной была моя память. Сириус стоял и улыбался мне. Северус ждал, замерев, чуть позади, как будто хотел, чтобы я сам решил. Но как я мог? Тогда он пошел вперед. Я упирался ногами, хватался за стены; неужели нельзя обойти по другому коридору, зачем это делать? Неужели нельзя?.. Легкий шорох песка — Сириус начал осыпаться, как только Снейп коснулся его, прошел сквозь него, не замедлив шага, как сквозь туман или паутину. Веревка так сильно резала запястье…
На развилке вдруг появилось другое, вроде картинки, как в Мыслесливе: я, говорящий с Ремусом и Сириусом через камин. Я не сразу вспомнил, когда это было, на каком курсе. Я отвлекся, разглядывая себя: ну и нелепый видок! Тощая шея, очки сползают на кончик носа, и эта странная манера выставлять плечи вперед, как будто я хотел нарочно сгорбиться как можно сильнее. Я сидел на ковре перед камином, а Ремус говорил: «Мы были молодыми и глупыми», — и тогда я вспомнил. Вспомнил, что рассказал им все, что видел в Мыслесливе Северуса, рассказал, потому что нельзя было просто забыть. Северус рядом со мной застыл, как глупо! Какие-то подштанники, когда я видел куда более личное, куда более страшное, написанное его почерком, рассказанное его голосом… и все равно он застыл. Он глядел, прищурив глаза, как Ремус успокаивает меня. И как я позволяю себя успокоить. Как я прощаю их — за чужую обиду.
Когда видение исчезло, осталась только развилка, два пути, два одинаковых коридора. Я посмотрел на Северуса. Он выбрал левый, я пошел за ним, привязанный, покорный.
На других развилках мы видели другое: как Северус стоял над моей кроватью, и лицо у него было чужим; и как он держал нож, пока я беззаботно возился с кофе, как он сжимал рукоятку, глядя на меня краем глаза. Как он выслушивал слова Дамблдора: «Мальчик должен умереть», и после короткого спора кивал, принимая это условие и соглашаясь на него, как на самое справедливое. И еще — как он послал моей маме подарок после случайной встречи в Хогсмиде, уже после школы. Я видел, как она закрывает рот рукой, а папа, подойдя к ней и заглянув через плечо, хватает склянку и швыряет ее в стену. Я не успел рассмотреть, что было написано на этикетке.
— Что это такое? — спросил я Северуса.
— Абортное зелье, — ответил он, глядя в стену.
И я надеялся, что больше не будет развилок, но еще одна была, три пути, одно видение, яркое и подробное. Хогвартс после битвы, выгоревшие дочерна коридоры, я, шатающийся и какой-то щуплый, иду к кабинету директора. Подхожу к Мыслесливу: в нем еще кружатся серой дымкой воспоминания, слабый отблеск на моем лице. Я их не пересматриваю — с меня достаточно. Собираю их в хрустальный флакон, тот, который протаскал в кармане, с которым умирал и возвращался из мертвых, и чудо, что не разбил. Я забираю их все, все до последнего, Снейп с моей мамой, Снейп с директором, его лань-Патронус, его правда. Я затыкаю флакон пробкой, очень аккуратно, а потом роняю его на пол и топчу ногой. И ничего не остается.
Видение рассеялось, а я не смел посмотреть на Северуса. Не знал, как ему сказать, чтобы он понял. Как назло, слов не было, одни оправдания. Но ведь я и правда думал, что он умер, откуда мне было знать? Откуда мне было знать, что я уничтожаю единственное доказательство, последний шанс, его сокровище… я просто не хотел, чтобы кто-то еще увидел это. Снейп отдал это мне, только мне, мне одному. И эти воспоминания принадлежали мне, никто больше не имел на них права, даже он сам. Я уничтожил их. Я не жалею.
Я не знал, что сказать, и в итоге сказал самое глупое:
— Не злись…
Он качнул головой, это можно было понять как угодно, но веревка — веревка между нашими руками словно стала длинней, по крайней мере мы больше не соприкасались: он отодвинул кисть, как будто ему было неприятно. Как будто я был одет в эти жуткие лабораторные перчатки — в них давят гной, мешают слизь, а потом скидывают со стола, потому что противно дотрагиваться.
Чем ближе мы были к выходу, тем чаще нам преграждали дорогу наши мертвые. Один раз это был Дамблдор. Еще — Люциус Малфой, Северус отшатнулся, увидев его в конце коридора, повернул ко мне лицо, такой отчаянный, вопрошающий взгляд. Разве он не знал? Разве он не знал, что тот давно умер? И почему ему есть до этого дело?
Мы шли дальше, упрямо, уже почти забыв для чего. Я перестал бояться лабиринта, я слишком устал, мне казалось, мы ходим неделю, месяц, вечность. Я думал только о том, что натер запястье.
Я ждал, что появится Волдеморт, я был готов к этому, когда в конце коридора мы увидели свет — ведь самое плохое оставляют под конец, разве нет? Но это был не Волдеморт. Тонкая фигура, неразличимая из-за яркого, бьющего в глаза света. Мы подошли совсем близко, когда я различил ее лицо.
Мама смотрела на нас и в то же время сквозь нас. Она была неправильной, как в зеркале Еиналеж, там она тоже была неживой и гладкой. Я помню, какой она была, когда мы виделись в последний раз, на поляне Запретного леса. Она светилась и смотрела на меня так грустно и так нежно. Она гордилась мной, и я чувствовал, что достоин этого. Я чувствовал, что не заслуживаю смерти, когда она смотрела на меня. Я не хотел умирать, я не готов был умереть, пока она смотрела. Но когда она пропала, я пошел на свою последнюю битву.
Что ж, оказывается, не последнюю. Да и бывает она вообще когда-нибудь — эта «последняя»? Бывает жизнь без войны? Когда тебя никто не испытывает?
Я не знал. И у Северуса тоже спрашивать было бесполезно. Мы шагнули одновременно, как в круг — плечо к плечу. Песок посыпался нам на лица. Словно она коснулась нас обоих. Словно благословила.
Мы оказались перед двумя дверями, и веревка лопнула. Я не глядя шагнул в правую. Я был уверен, что Северус пойдет за мной. Но он не пошел.
Ничего хуже лабиринта уже не было. Я нервничал из-за того, что мы оказались порознь, пытался вернуться, но дверь была заперта. Долго искал Северуса, звал его, там были какие-то комнаты без окон, а потом лестница, и ступени уходили из-под ног, потому что лестница была в виде колеса.
Потом я оказался в комнате со стеклянными стенами, и Северус тоже — он вошел через дверь в противоположной стене, комната была разделена тонкой перегородкой из стекла, сверху донизу. Мы подошли к перегородке, я прижал ладони к стеклу, Северус нахмурился, оглядываясь. Он заметил рычаг — небольшой рычаг на перегородке, с моей стороны был такой же. Северус схватился за него и опустил — и тут же в комнату начала литься вода, откуда-то сверху, больше и больше. Я ничего не мог сделать, я только глядел, как Северус барахтается в воде, его мантия стала тяжелой и совсем черной, его волосы прилипли к лицу. Вода заполнила комнату до самого потолка, не оставив ни малейшего пространства, не оставив шанса на вдох. Северус неловко двигал руками и ногами, оглядывая потолок, стены, пытаясь понять, в чем здесь секрет. Он доплыл до двери, через которую вошел, попытался открыть ее, но без толку. Я застучал ладонями по стеклу и закричал: «Северус!!!» — но он меня не слышал, кажется. Он вернулся к перегородке, судорожно дернул рычаг, и вода вдруг начала спадать. Слишком медленно — я видел, как Северус зажмурился, пытаясь справиться и не сделать вдох, вбирая ноздрями воду. Наконец появилась тонкая полоска пространства под самым потолком, Северус прижался щекой к стеклянному своду, он дышал, дышал.
Вода заполняла теперь уже мою часть комнаты.
URL
U-mail
Сообщество
Профиль
Поделиться
2012-09-26 в 20:47
fandom Harry Potter 2012
fandom Harry Potter 2012
Это была довольно простая и глупая игра. Нужно было дернуть за рычаг, чтобы помочь себе и погубить соседа — до тех пор, пока он тоже не дернет за рычаг, спасая себя. Северус постучал себя по лбу пальцем: надо подумать, не спеши, мол, Поттер. Он исследовал комнату, когда вода схлынула — дверь по-прежнему не открывалась, выхода не было, сделать ничего было нельзя. Я тоже пытался найти хоть какую-то подсказку, но бесполезно. Мы пару раз гоняли воду туда-сюда, пока не стало ясно, что смысла в этом нет. Мы застряли, замкнутый круг, больше ничего не сделаешь. Я в очередной раз спустил воду, когда перед глазами замелькали черные точки. Северус, мокрый и злой, покачал головой: «слишком долго». А может, он пытался сказать: «в этом нет смысла» или «мы больше ничего не можем сделать». Я не знаю, мне не привелось спросить. Я смотрел, как вода доходит ему до груди, до шеи, как поднимаются вокруг лица черные пряди, похожие на водоросли. Я видел, как он смотрит на меня из-под воды, крохотные пузырьки на его ресницах, из уголков носа, они плавали вокруг него, не пытаясь подняться на поверхность, ведь не было никакой поверхности. Я вдруг понял, что к рычагу он больше не прикоснется.
Я бил по стеклу ладонями, потом кулаками. Я дергал свой рычаг, я кричал, я умолял. Я заплакал в какой-то момент — когда он начал дергаться, когда он начал биться о стеклянный потолок, хотя в этом не было никакого смысла. Я ревел в голос, я не понимал, за что он так со мной поступил. Я царапал стекло, пытался найти трещину, я видел, как медленно Северус кружится в воде, как смотрит на меня широко распахнутыми глазами — он был так близко к рычагу, но, кажется, запутался в рукавах своей мантии. Я видел, как он дернулся всем телом, открывая рот, и выпустил большой пузырь выдоха — а потом схватился за горло.
— Не надо!!! — закричал я, но стеклянная перегородка не пропускала мой голос, мой ужас, мой кислород. Я разбежался и врезался в стену плечом, потом грудью, было больно, в груди было очень больно, как будто ребра разошлись в стороны, как будто они больше не защищали сердце.
Я ударил еще раз, и по стене пошли трещины. А потом она брызнула осколками — и волной меня отнесло к дальней стене, шмякнуло, закрутило. Я пытался подползти к Северусу. Он кашлял, лежа на животе, он прижимался губами к полу. Под ним была дверь, возникшая из ниоткуда.
Я ударил его по спине, по плечу, влез пальцами в мокрые волосы и запутался. Хотел дернуть, чтобы побольнее, но вместо этого стал неуклюже вытаскивать руку, влажные тонкие волоски цеплялись за пальцы, будто просили погладить Северуса по голове. Пнуть его надо было, а не погладить, с его подлым геройством.
Мне всегда казалось, это моя роль. Он сказал, — когда накашлялся и надышался вдоволь, — что так и подумал, побоялся моих подвигов, моего самопожертвования. И опередил, он ведь всегда меня как открытую книгу читал и не стеснялся этим пользоваться.
— Подонок, — сказал я ему.
— Уймись, Поттер, — ответил он со смертельной усталостью в голосе, а потом вдруг схватил меня за руку, вцепился мокрыми холодными пальцами, оцарапал ногтями. — А мне? — спросил он, вытаращив глаза. — А мне, думаешь, просто было? Когда ты — вот так же — в озере, и я ждал, Поттер, я как полный болван стоял в кустах и ждал, что вот сейчас ты вынырнешь! С мечом Гриффиндора, без меча, мне было уже все равно, лишь бы ты вынырнул. Я не мог пойти тебя спасать, понимаешь? Не в тот раз.
Я даже не сразу сообразил, о чем он. А Северус облизнул губы, улыбнулся, мотнул головой, пытаясь откинуть мешающие волосы — ни фига, они намертво прилипли к щекам, с них капала вода. У меня стекла очков были мутными от воды.
— Все же хорошо, — брякнул я. — Меня Рон вытащил. Я-то всегда выживаю. А вот ты, — я ткнул в него пальцем, обвиняя, и Северус рассмеялся, а потом снова закашлял.
Потом мы открыли дверь в полу и прыгнули вниз.
Это была дорога — без начала и конца, просто дорога. Сначала мы шли быстро, потом уже брели нога за ногу и ни о чем не говорили. Постамент с чашей заметили, только когда в него уткнулись — он будто выплыл из тумана. Чаша была каменной и черной, совсем как в тот раз.
— Нет. Я не буду. Я не буду. — Хотелось сбежать, но Северус схватил меня за руку, сжал запястье там, где веревка натерла. — Не буду. — Наверное, я вел себя как истеричка. Но Снейп даже насмехаться не стал. Он окунул палец в жидкость, понюхал, посмотрел на меня. Рядом с чашей лежал черпак, а еще — четыре круглые ягоды, бледно-желтые, будто незрелые. Снейп сразу все понял, я, конечно, даже представить себе не мог.
Я выпил то, что было в чаше. Сначала мы, разумеется, попытались вычерпать воду, обойти чашу, придумать что-нибудь, но в голове было пусто, и такая жуткая усталость навалилась… Северус сказал, так надо. И я выпил. У воды не было вкуса. На дне чаши был ключ, и Северус его взял, как и ягоды. Он сказал, надо торопиться. Сказал, надо бежать. И мы побежали.
Мы бежали, и мне вдруг показалось, что под ногами песок, и море шумит, и я отставал, как обычно, а потом упал, похоже, и волны понесли меня.
А потом я почувствовал руки Северуса, он гладил меня по лицу, кажется, или пытался открыть рот, да, он забрался пальцами мне в рот, и я захотел поцеловать его пальцы, но мне на язык скользнуло что-то круглое и гладкое. Я раздавил ягоду, в горло брызнула сладость, волны схлынули и оставили меня на берегу.
И вот тогда это началось.
Ужасней боли я никогда не испытывал.
Когда я был на первом курсе и Волдеморт в обличии Квирелла схватил меня, это было больно. Было так больно, что я решил: хуже уже никогда не будет. А потом испытал на себе Круцио — и снова был уверен, что это самая дикая боль в моей жизни. Но память о боли стирается, остается только память о страхе, о страхе, что это никогда не кончится и всегда будет хуже.
Все прошло так же внезапно, как и началось. Лицо было мокрым от слез, я задыхался и держался за руки Северуса. Все тело дергалось, как будто по нему бежали разряды тока.
— Что это было? — простонал я, пытаясь не рыдать в голос. Северус прижал меня к себе, но тут же поставил на ноги и куда-то поволок. Ноги подкашивались, я не мог идти, мне была нужна передышка, но Северус безжалостно тащил меня за собой. Когда я рухнул на землю, потому что больше не мог идти, он схватил меня за шкирку и встряхнул.
— Вставай! Ну же! Бегом, Гарри, у меня осталось всего три ягоды! Выход должен быть где-то рядом, нам нужно успеть…
— Не надо больше, ты ведь не будешь больше… — забормотал я, но Северус уже не слушал, и мы шли, и тело становилось легким, при каждом шаге поднималось в воздух все выше, пока мои ноги не оторвались от земли, и тогда я закружился в небе, как будто во время очередного матча, и ветер летел мне в лицо, размыкал губы.
Я понял слишком поздно. Выплюнул ягоду, попытался отвернуться, но Снейп прижимал меня к земле, разжимал челюсти, царапал ногтями. Я отворачивался, задыхался; он лежал на мне, я видел его перекошенное лицо так близко, и оно пугало. Снейп зажал мне нос, я попытался освободиться, вывернуться как-нибудь, но не получилось. Я уже знал, что сейчас будет, и заранее содрогался. Нет, нет, нет! Воздух закончился, и я сдался. Тут же в рот мне скользнули худые пальцы, Северус раздавил ягоду, растер ее о мое небо. Я впился зубами в пальцы, мучительная сладость ягоды смешалась со вкусом крови, а в следующую секунду кошмарная боль обрушилась на меня. Свежая, незнакомая, она оказалась неожиданной, хоть я и ждал ее.
Когда все закончилось, Северус баюкал меня, положив мою голову себе на колени. Я смотрел на него снизу вверх. Я его ненавидел.
— Мы должны идти дальше, — тихо сказал он. Я почувствовал, как пахнет мочой. Штаны у меня были мокрыми. Это было так стыдно…
Поднявшись на ноги, я сделал шаг, другой. Северус крепко держал меня за руку. Не только чтобы поддержать, но еще и чтобы я не сбежал.
— Не делай этого больше, — сказал я хрипло. — Никаких ягод. Это приказ.
Северус ничего не ответил. Он шел вперед быстрым шагом, я волочился следом. В голове было гулко, руки тряслись, одно воспоминание о боли воскрешало ее. Северус оглядывался через плечо. Я смотрел на его карман, там лежали еще две ягоды. А потом поднимал глаза и ловил взгляд тусклых черных глаз. Мне казалось, его лицо стиралось и выцветало, будто во сне. Дорога тоже была как во сне, такие мне часто снились, и будут сниться, наверное. Дороги, у которых нет конца и начала, дороги, на которых нельзя повернуть или остановиться, а только идти и идти вперед.
Я почувствовал, как это снова начинается, но ничего не сказал. В этот раз я продолжал идти, пока мог. Я боялся, что Северус заметит: что-то не так. В ушах шуршал песок, тело сдавливала земля, она осыпалась со всех сторон, и ноги погружались в нее глубоко, до самых бедер. Теплая и мягкая, она погребала меня, я слышал крик где-то вдалеке, мне казалось, это Северус горюет по мне. Я улыбался. Потом мою челюсть сжали крепкие пальцы. Я принялся вырываться и отворачиваться.
— Нет! Нет! Нельзя… я за… я запрещаю…
URL
U-mail
Сообщество
Профиль
Поделиться
2012-09-26 в 20:48
fandom Harry Potter 2012
fandom Harry Potter 2012
Я проглотил ягоду, и тело вспыхнуло, скрутило, выгнуло, раздирая на куски. Мои ноги бешено дергались, как будто я пытался сбежать из собственного тела. Кожа стекала с тела, горло как будто проткнули тонкие острые спицы, а хуже всего болело лицо. Это длилось дольше, чем в прошлый раз. Я ничего не слышал из-за звона в ушах, не мог пошевелиться, не мог вздохнуть. Потом я повернул голову и увидел Северуса. Он распластался на земле рядом со мной, неловко подвернув под себя руки, его рот был искривлен, и сквозь тоненький звон в ушах начали проступать его стоны.
Я облизал губы и сказал то, что должен был:
— Прощаю.
Это была неправда. Он заслуживал это — хотя бы малое эхо от той боли, которую причинил мне. Но я не хотел мучить его.
Северус медленно поднялся и пошел дальше, сильно шатаясь. Я встал на четвереньки и пополз, спустя минуту Северус вернулся и помог мне подняться, дальше мы волочили друг друга, обнявшись. Я знал, что осталась последняя ягода. Слезы текли по лицу помимо моей воли, я не мог остановить их, поэтому перестал обращать внимание.
— Прошу тебя… пожалуйста, — я хотел объяснить ему, но только беспомощно выдавил: — Я не смогу еще раз.
Изо рта текла кровь, а в груди что-то щелкало каждый раз, когда я вдыхал.
— Зачем это… за что так…
— Ты выпил яд. — Северус глядел вперед, будто видел там что-то кроме земли и тумана. Будто видел конец этой бесконечной дороги. — Сложный, из раздела Высших. Мне приходилось такой готовить. Он дает легкую смерть. Ягоды не спасут, конечно, но задержат процесс.
— Ты знал, что так будет, — выдохнул я.
— Выход где-то близко. Было только четыре ягоды. Как только мы доберемся, тебе дадут противоядие. И все закончится.
— Я согласен умереть. Что угодно. Только не надо больше… не делай больше… — я замолчал, потому что голос сорвался. Меня била дрожь. Снейп не смотрел на меня, его больше интересовала дорога. — Разреши мне… я не смогу снова… Северус…
Я звучал жалко, от меня воняло, я шмыгал носом и едва ли не рыдал от ужаса. Вспоминать об этом мерзко и стыдно, но в тот момент я не думал ни о чем, кроме одного: любым путем добиться обещания, что больше не будет так плохо.
Снейп притворялся, что не слышит меня. Последние шаги он почти нес меня на себе. Возникший посреди дороги стол убил все надежды: не выход, а только новое испытание.
Походная лаборатория была ничем не хуже любой другой: котел на ровном огне, ингредиенты на разделочных досках, ножи и склянки — все что угодно. Все, что необходимо. Северус застонал у меня над ухом, а я вдруг рассмеялся.
— Мы ведь справились с той мазью от аллергии, помнишь? А тут — какое-то противоядие! Просто говори мне, что резать.
Но ножик быстро выпал из пальцев. Их покалывало острым жаром, будто искры касались кожи. Северус положил свои руки на мои, встал позади, управляя мной, будто куклой. Перед глазами все расплывалось, и я начал выпадать из реальности — я уже не понимал, что делаю и зачем, только чувствовал, как знакомый голос что-то бормочет над ухом.
Но другое ощущение было сильнее: огонь разливался по всему телу, маленькие языки пламени покрывали одежду, это было щекочущее, приятное ощущение. Вот только я знал, что за ним последует.
— Если ты меня любишь, — сказал я, едва ворочая языком, — если ты меня…
Я пытался договорить, но слова сгорали, не успевая выйти из моего рта. В какой-то момент я начал осыпаться пеплом, становясь легче, взлетая в воздух и смешиваясь с землей одновременно. Тут что-то коснулось моих губ, и я застонал: «Нет, нет!» — но это был Северус, он хотел поцеловать меня, он хотел проститься. И я хотел того же.
Его губы были мягкими и знакомыми, гораздо горячее того огня, который уносил меня. Северус углубил поцелуй, я позволил, я хотел сказать так много, но не мог даже открыть глаза, поэтому просто целовал его. А потом из его рта в мой скользнула ягода. Он раздавил ее языком прежде, чем я успел сделать вдох.
Сквозь занавес боли я чувствовал, как мое тело куда-то тащат, как мои руки двигают, как меня заставляют продлевать пытку, прикасаясь к обожженной коже.
Когда я открыл глаза, Северус нависал надо мной, протягивая чашу.
— Выпей, — велел он. — И не говори ничего.
Я подумал, что больше никогда и ничего не возьму из его рук, но только приоткрыл рот, позволяя влаге литься на язык и в горло. Потом лежал, собираясь с силами. Северус сидел рядом, закрыв лицо руками.
Некоторое время мы просто молчали и жалели себя. Снейп встал первым.
— Если ты передумал, если ты больше не хочешь идти…
— Помоги мне встать.
Он заткнулся и больше не произнес ни слова. Мы снова шагали плечом к плечу, вжимаясь друг в друга. Мокрые, грязные, жалкие. Мы глядели в разные стороны. Мне было страшно рядом с ним: умом я понимал, что Северус спасал мне жизнь и не станет без причины причинять боль, но мое тело все еще помнило его жестокость. Снейп замкнулся, на его лице возникло надменное, холодное выражение, которое мне о чем-то напомнило. Я не сразу сообразил. Это была «учительская» гримаса — привет из прошлого. Пару месяцев назад я мечтал ее увидеть, а сейчас мне стало тошно от этого.
Дорога кончилась развилкой. Мне было все равно, куда идти. Северус выбрал тропинку, и она привела нас к дереву, смутно напоминающему Гремучую Иву, только вот ветки висели безжизненно и неподвижно. Визжащая Хижина была точно такой, какой я ее и запомнил.
Снейп сгрузил меня на пыльную, продавленную кровать — когда-то там валялся Рон с прокушенной ногой. Я кинул взгляд в тот угол, откуда выступил Сириус много лет назад, но теперь темнота никого не скрывала. Северус стоял посреди комнаты, растерянно опустив руки: он так упорно и стремительно шел все это время, а теперь, похоже, все его силы закончились. Он поглядел вниз, себе под ноги.
А потом в центре комнаты возникло завихрение. Северус отступил к стене, сливаясь с тенью. Посреди комнаты возникло видение, точно такое же, как на перекрестках лабиринта.
И это был еще один Северус. Он сидел на кровати, подогнув одну ногу под себя, и смотрел на меня. В домашней футболке и с грязными волосами, распущенными по плечам. Я попытался вспомнить, когда это было — на прошлой неделе, в прошлом месяце? Я не узнавал одежду.
— Мы не обязаны это делать, — сказал Северус своим обычным недовольным тоном. Но потом его голос чуть смягчился. — Не хочу рисковать тобой. Еще ни разу этот ритуал не заканчивался удачно.
— Знаю, — к нему подошел мужчина. Я узнал его: один из хозяев Снейпа. — Мы что-нибудь придумаем.
Северус опустил глаза.
— Да, хозяин.
— Эй! — мужчина схватил Северуса за плечи, прижимая к себе. — Я же просил. Не называй меня так.
— Мне еще сложно привыкнуть, — виновато сказал Северус и тут же огрызнулся: — Я не могу просто притвориться нормальным человеком!
— Скоро ты будешь нормальным, — пробормотал мужчина, грубо схватил Северуса за волосы, запрокидывая его лицо, и поцеловал. Потом обнял, бездумно вжимая лицом в свое плечо. Я видел только глаза Северуса поверх чужого плеча, пустые, бездумные.
— К черту, — сказал мужчина. — Я не боюсь. Я хороший маг. Осилим как-нибудь этот гребаный ритуал.
Северус закрыл глаза. Думаю, он улыбался.
На секунду все подернулось дымкой, как в Мыслесливе, когда из него выходишь, но потом картинка снова прояснилась. Я захотел отвернуться. Я кинул взгляд в тот угол, где прятался Северус, мне хотелось увидеть, как сейчас выглядит его лицо. Что на нем отражается. Отражается ли.
Северус посреди комнаты сосал член. Громко, быстро и с удовольствием. По крайней мере так казалось из-за звуков, которые он издавал. Короткие низкие стоны: я помнил их. Я был их причиной не один раз. Но сейчас на видении был не я. Это был последний хозяин Снейпа, тот самый, который сделал самое ужасное, что только можно было.
Сейчас он не делал ничего, он просто лежал на спине, а Северус облизывал его член, гладил бедра, живот, так, будто… так, будто хотел их гладить. Мужчина — чудище, монстр, ублюдок — опустил руку на затылок Снейпа, поглаживая.
— Нет, — сказал он задумчиво. — Нет. Как можно тебя отпустить? Каким идиотом надо быть для этого?
Северус поднял голову, выпустив член с мерзким чпокающим звуком. Я закрыл лицо руками. Когда я посмотрел снова, Снейп сидел на груди мужчины и душил его обеими руками, сам едва не падая от боли, которую причиняла связь. Все это было молча, в страшной тишине. Мужчина дергался и пытался ударить Снейпа, царапал его голые руки, бока, бился как рыба. Северус содрогался всем телом, наваливаясь на хозяина. Думаю, он хотел сломать ему горло. Изо рта у Северуса вдруг потекла кровь. Он разомкнул губы, и большая струя испачкала подбородок. Снейп наконец закричал, громко, яростно и отчаянно, и тут же растаял в воздухе. И он, и его хозяин, и кровать, на которой они лежали. Только пятно крови осталось на досках пола.
Несколько секунд я сидел не шевелясь. Боялся, что если двинусь, меня вырвет. Очень сильно тошнило. Потом я поднял глаза и увидел дверь. Северус подошел ко мне, высокий и темный. Я запрокинул голову, чтобы посмотреть ему в лицо. Но он отвел глаза. Протянул мне руку.
И я принял ее.
Мы вошли в дверь, взявшись за руки. Я думал, что это конец, выход, потому что не мог придумать больше ничего, что стало бы для меня испытанием. Я ничего не понял, когда увидел деревянный помост. Небольшой и сколоченный кое-как, будто наспех. Северус застыл на месте, и я тоже ждал. Он стоял так долго, а потом поднялся по ступенькам, не выпуская моей руки. Мы пошли по деревянной доске. Я зачем-то считал шаги.
Раз. Два. Три. Четыре. На пятом Северус поднял глаза от пола. На шестом расправил плечи и крепче стиснул мои пальцы. Седьмой и восьмой мы преодолели нога в ногу. На девятом он улыбался.
Десятого не было.
URL
U-mail
Сообщество
Профиль
Поделиться
2012-09-26 в 20:48
fandom Harry Potter 2012
fandom Harry Potter 2012
***
Я открываю глаза и понимаю, что уже совсем темно. Так, как это бывает на море. Вот еще синие сумерки — и вот уже непроглядный мрак. На террасе было холодно, руки покрылись гусиной кожей. Рон и Гермиона ушли купаться около часа назад, когда я закончил рассказывать. Мне пришлось трижды повторить им, что я в порядке. Ни разу это не вышло сказать убедительно.
Я захожу в дом и встречаю хозяйку. Она улыбается мне.
— Хорошо, что вы решили вернуться. Сейчас не сезон, мало кто любит холодное море, но в нем есть своя прелесть.
— Да. Есть, — откликаюсь я, снимаю очки и тру глаза.
— После вас здесь жила только одна женщина, уехала две недели назад. Я привела комнаты в порядок, посмотрите?
— Да, — зачем-то повторяю я, и мы идем по комнатам. — А там, наверху… там семья была, с мальчиком…
— Уехали уже давно, — качает головой хозяйка. — Они же здесь на каникулах были. Хорошие жильцы. Люблю, когда сюда семьями приезжают.
— У меня нет семьи, — бурчу невпопад. Хозяйка косится на меня. Я вдруг понимаю, что она еще совсем не старая. И красивая. Похожа на Полную Даму с портрета, только худая.
— Будет, — уверенно пророчит она, проходится по комнате, то поправляя горшок с цветком, то пыль с тумбочки смахивая ладонью. И вдруг — подойдя к окну — одним резким движением распахивает шторы. И черное южное небо валится в комнату. Со всей своей тысячей звезд.
— Извините, — я смотрю на свое лицо в оконном стекле. — Зря я вас потревожил. Комнату снимать не буду. Я ведь не вернулся. И вообще, я переезжаю на мыс Челюскина.
Когда мы с Роном и Гермионой аппарируем обратно, то сразу понимаем: в доме кто-то был. Вещи лежат немного иначе, само ощущение чужого присутствия сразу заставляет меня покрыться мурашками. Ну да, и еще Охранные Чары звенят как ненормальные.
Рон идет проверять спальни, у Гермионы палочка сама собой прыгает в руку — военное прошлое, революционерское настоящее. Я зачем-то заглядываю в холодильник. Бестолково бреду по коридору, задевая плечами стены. В голове гудит и стонет, плещется море.
Я иду в чулан, в нашу самодельную лабораторию.
На столе стоит флакон. Он прижимает листок. И в первую секунду я думаю: пропущенный день, ночь, мысль, еще один кусочек его жизни, что-то из его записей, то, что не успели украсть, то, что он написал для меня — снова.
Но там только одно слово, небрежным, быстрым почерком. Твердой рукой.
«Лечебное».
Прижимаю флакон к губам и залпом выпиваю. Уже не так шатает. Сразу лучше. Потом выхожу в гостиную, Гермиона на коленях перед камином. Оглядывается через плечо, встревоженная:
— Я точно помню, что запирала камин. Кто-то взломал мои чары!
Она не понимает, чему я улыбаюсь. Мне приходится сказать это вслух:
— Ну, значит, ему вернули палочку.
17
В субботу приходит Гарри и говорит, что я забрал его сердце.
Ну, прежде он говорит «вау!», и это относится к моему дому. Знаю, как он выглядит снаружи (как мы оба выглядим): старая развалина. Но стоит пересечь магический барьер, и дом меняется на глазах (к сожалению, нельзя сказать то же обо мне). Свежие доски, свежая краска, новый мир. Первые дни я только и делал, что преобразовывал реальность. Расширял комнаты и наполнял их светом, применил около тысячи чистящих, наверное. Чинил крышу, уничтожал паутину, украшал мое жалкое жилище. Я создал себе террасу на заднем дворе — там прежде были заросли чертополоха. Я создал террасу и иллюзию моря. По ночам я лежу и слушаю, как волны накатывают на дом, одна за другой. И надеюсь, что однажды они унесут меня прочь.
Гарри говорит: «Привет», а я отвечаю, что занят. Я почти не лгу: зелье в решающей стадии. Маслянистая поверхность покрывается пузырьками, и, когда я склоняюсь к котлу, один из них взрывается, покрывая мой нос мелкими обжигающими капельками.
Я готовлю зелье на террасе, потому что сегодня тепло и еще потому, что в прошлый раз я свалился в обморок от испарений.
Помешиваю зелье, следя за песочными часами. Вовремя добавляю толченый золотушник, крылья бабочек; когда жидкость меняет цвет, капаю руту и снова мешаю. Я чувствую себя спокойным и сильным, когда занимаюсь чем-то настолько привычным и настолько бессмысленным. Я ненавижу это всей своей душой; все эти «по часовой» и «против часовой» (словно бы идти против времени). Когда я впервые вытащил котлы из кладовки и принялся отчищать их, мне казалось, мои руки оплавятся от прикосновения к их меди.
Гарри садится на перила, елозит своей тощей задницей, расшатывая их, и мне приходится смотреть за ним одним глазом: неудобно выйдет, если он свалится, свернет себе шею и бесславно погибнет в доме своего бывшего Пожирателя, бывшего раба, бывшего любовника.
Я призываю черпак и заполняю чистый флакон. Затем отправляю флакон на солнце, к десятку таких же. Этим я и занимаюсь целыми днями: экспериментирую с зельями, хочу придумать что-нибудь, что сможет ослабить рабскую связь. Конечно, это не спасение, но для начала — серьезный шаг. Остальное довершит Грейнджер и ее команда. Она развернула масштабную кампанию, используя нашу с Поттером историю. «Их история» — так пишут в газетах. Газетчики штурмуют мой дом, но охранные барьеры пока выдерживают оборону. Мне приходится использовать Оборотное зелье, чтобы выйти в город. Я очень осторожен, потому что не готов говорить о «нашей истории» — ни теперь, ни когда-то еще.
Все хотят знать, что случилось на испытании. Каждый день я заглядываю в газету с ужасом, ожидая, что Гарри рассказал им. И каждый день испытываю невероятную благодарность за его молчание.
Гарри молчит и теперь. Я гляжу на него краем глаза, пытаясь определить, здоров ли он. Хорошо ли спит, питается ли чем-то, помимо бутербродов? Потом напоминаю себе, что это больше не мое дело.
Я запрещаю себе думать о Поттере. О его криках и слезах, когда я мучил его во время испытания. О его бодрой болтовне накануне ритуала. О его руках и губах, о его запахе, о его лохматой башке на соседней подушке… мне пришлось заново выстраивать коробку для запретных мыслей. Я поместил туда воспоминания о моей жизни с Гарри и о моей жизни до того, как он купил меня. Мысли о будущем тоже под запретом: откровенно говоря, полученная свобода меня пугает. Прежде она казалась мне чем-то естественным, а затем ее отняли, и я не хотел ничего так сильно, как вернуть ее. Но, возвращенная, она кажется мне ненастоящей и чужой, словно протез вместо ноги.
Что я действительно оценил, так это возвращение магии. Как только я смог выбраться из клиники, я отправился возвращать себе статус полноценного человека на официальном уровне. В Министерстве на меня глядели подозрительно и почти со страхом; мне пришлось ждать часами и заполнять кипы бумаг, а также отвечать на бесконечные и довольно бестактные вопросы. Все время говорили об отсутствии прецедента как об оправдании их медлительности. Это было унизительно и страшно — мне казалось, что магического разрешения недостаточно, что без бумажки из Министерства я все еще недостаточно человек. Но я справился с этим — даже когда один из авроров вдруг рявкнул мне: «Сидеть!» — и я по привычке опустился на пол. Это должно было показаться невыносимым, но после ритуала подобные мелочи больше не задевали меня.
Получив все необходимые документы, я вернулся домой. Мой счет в банке был аннулирован в пользу Министерства, но, к счастью, отец привил мне свое недоверие к банкам, и крупные суммы были спрятаны в тайниках. Я отправился в город за палочкой, и люди окружили меня. Кто-то просто хотел поглазеть, как на дикое животное, а некоторые поздравляли и казались искренними. Откуда-то появились журналисты. Мне пришлось аппарировать прямо из магазинчика Оливандера.
Палочка постоянно со мной, но иногда кажется, что она мне даже не нужна. Магия бурлит на кончиках моих пальцев, свободная и жадная. Я призываю книги из комнат и убиваю комаров заклятьем, создаю ремонтные заклинания на ходу. Говорят, с магическим потенциалом как с волосами — чем дольше их не трогаешь, тем лучше они потом будут.
Я снимаю котел с огня и опустошаю его. Одного флакона достаточно для пробы — потом я смогу изучить зелье, попытаюсь отыскать, в чем моя ошибка. Рано или поздно должно получиться. Это просто эксперимент, научный интерес, самолюбие, искушение сложным профессиональным вызовом. Не геройство и не благотворительность. Я не лгал, когда меня спросили, буду ли я мстить бывшим хозяевам, буду ли я отыскивать знакомых рабов. Не собираюсь размениваться по мелочам — что в этом толку? Во всем случившемся виноват я сам, да еще политика Министерства. Ну и человеческая натура, конечно, но с этим я ничего поделать не смогу.
Помня о данном обещании, я написал что-то вроде письма, настолько откровенное повествование о моей свободе и рабстве, какое только смог себе позволить. Запечатал в конверт и написал на нем адрес миссис Льюис. Конверт лежит в верхнем ящике моего стола, и каждое утро я говорю себе, что нужно его отправить.
Никто из них не приходил по мою душу — если бы и попытались, магический барьер не впустил бы их. Он открыт лишь для одного человека, которого я запретил себе ждать.
Мне, разумеется, пришлось впустить в дом проверяющего из Министерства. На нем была форма, он был вооружен и вел себя агрессивно — думаю, просто не знал, что со мной делать. С живым парадоксом, со свободным рабом. Я нагрубил ему, а он прикрикнул на меня, и мои руки затряслись — пришлось спрятать их за спиной. Я спросил его имя, и он перестал быть просто безликим магом, а стал Терренсом МакВигеном. После этого дела пошли лучше. Он сказал, что будет проверять мою палочку и мое жилище на предмет запрещенной деятельности еще некоторое время — из-за скандальной связи с мистером Поттером, которого в газетах теперь представляют кем-то вроде главаря экстремистской группировки. Самое смешное, я действительно не знаю, стоит ли кто-нибудь из моих гриффиндорцев за всеми этими безобразиями и убийствами хозяев, прокатившимися по стране, как волна безумия. И еще я не могу понять, как к этому относиться. Возможно, каким-то грязным уголком своей души я хочу, чтобы Поттер имел к этому отношение.
URL
В один из дней я набираю ванну и погружаюсь в пенную воду. Лежу, закрыв глаза. Гарри гремит посудой на кухне, напевает себе под нос. В мыльной воде скрыты мои шрамы, мое тело. Ванна слишком коротка, и когда я неудобно сгибаю ноги, вода волнуется, смыкается вокруг моего горла. Темнота смыкается вокруг меня, так тепло и спокойно. Когда я открываю глаза, Гарри сидит на краю ванны и смотрит на меня.
— Надо искать работу.
Поднимаю брови.
— Мне?
— Мне. Вообще-то, денег полно. Но как-то стыдно дома сидеть.
Я пожимаю плечами в воде. Мне не стыдно. Но Поттер ведь не это имеет в виду.
— Чем ты хочешь заниматься?
Он опускает руку в воду, разгребает в стороны пену.
— Помимо правительственного переворота?
— Тебе лучше не говорить мне об этом ничего. Мы не знаем, будут ли еще допросы.
— Ты действительно не собираешься помогать рабам, когда освободишься?
Закрываю глаза. Наверное, я не должен оправдываться за то, что во мне нет благородства. В конце концов, разве это не свобода — быть настолько эгоистичным, насколько захочешь?
— Я уже навоевался.
— Вообще-то, я тоже.
Хочется по-детски сказать: «Я участвовал в двух войнах, а ты — только в одной», но я молчу. Гарри касается моей руки под водой, вытаскивает ее на поверхность, разглядывает сморщенные подушечки пальцев.
— Я бы мог отправиться к Чарли в заповедник. Он пишет, им не хватает людей. Или я мог бы… не знаю… стать твоим ассистентом. У нас выходят неплохие зелья, когда мы работаем вместе, верно?
На самом деле — отвратительные.
— Гарри, я моюсь. Это интимный процесс, и он предполагает уединение. Если тебе не с кем поговорить, свяжись с Уизли.
— Ну вот, ты уже пытаешься от меня отделаться. А ведь мы еще связаны узами, — он качает головой, вытаскивает из кармана домашних штанов жестяную коробочку. — Еще одно, и я оставлю тебя в покое. Вот, купил в «Сладком Королевстве».
В жестяной коробке леденцы. Лимонные дольки.
— Он так доставал меня с ними, — смеется Гарри. Я беру дольку, блестящие крупинки сахара забиваются под ноготь. Гарри тоже берет одну, мы смотрим друг на друга. Потом сталкиваем дольки, сталкиваем пальцы, переплетаем их, липнем друг к другу… дольки плюхаются в воду.
Секс с Гарри — это всегда больше чем просто движения тела. Иногда мне кажется, что это его способ говорить со мной; говорить о тех вещах, которые вслух произносить невозможно. В постели я делаю глупости, вспоминать о которых мне всегда неловко и стыдно, но которые кажутся такими правильными в процессе. Я облизываю его ладонь, он дышит мне в шею, мы пихаемся ногами. Ножные драки случаются каждое утро, когда мы сражаемся за кусочек одеяла, не просыпаясь. Одеяло почему-то всегда сползает наискосок, и это тоже правильно.
Накануне дня испытания мне снится мать. Мы с ней посреди какой-то мрачной пустоши, я лежу, а она гладит мою голову, утешая. Ее руки тяжелые и нежные, ее лицо скрыто за спутанными волосами. Вдалеке появляется Поттер, он одет, как маггловский футболист. В Тупике было много пустырей, и там играли в футбол, но я в этих играх не участвовал. Отец тоже любил футбол, он всегда следил за исходом матчей. Гарри разбегается, чтобы сделать удар. Мать держит мою голову, чтобы ему удобней было пинать. Он совсем близко, взъерошенный, серьезный. Я улыбаюсь ему, когда он заносит ногу для удара. Сон звенит осколками, разбиваясь.
Я открываю глаза, скашиваю их, утыкаясь взглядом в лохматую макушку. Гарри лежит на мне, не спит — я понимаю это мгновенно. Лежит тихо, не шевелясь, и крепко держит мою руку. Я знаю, что до рассвета еще несколько часов. Я знаю, что он не заснет. Я знаю, что он будет рядом со мной, разбудит меня, когда придет время, будет бодрым и болтливым.
Удивительно, но никогда прежде в моих мыслях не возникало вопроса. Сейчас же он вспыхивает яркой лампочкой. За что? Я думаю об унижении, о боли, о ненависти, для которой я стал мишенью. А потом я думаю о любви, о нежности, о преданности, на которую я даже не смел надеяться. Чем я заслужил такие страшные наказания, чем я заслужил такую великую награду? Заслужил ли? Я думаю о том, какой бы выбор я сделал, если бы мне предложили прожить жизнь без горя и без счастья. Я не знаю, я действительно не знаю, захотел бы я.
Я не желаю об этом думать. До рассвета еще пара часов, и я собираюсь потратить это время, наблюдая за лунным квадратом на стене. Слушая тиканье часов в гостиной. Обнимая Гарри.
Я собираюсь насладиться всем этим, прежде чем жизнь навсегда изменится.
16
Испытание начинается куда раньше, чем мы пересекаем заколдованный круг. От волнения меня тошнит, даже приходится согнуться пополам после перемещения и несколько секунд глубоко дышать носом. Северус меня держит и даже как-то рассеянно похлопывает по спине; когда же я поднимаю глаза, то вижу: нас уже ждут. Не только Верховный Совет Магов в полном составе, но и главы отделов из Министерства, журналисты, колдомедики, еще какие-то люди. Целая толпа.
Ритуал проводят в одной из комнат Министерства, достаточно просторной, чтобы вмещать всех этих людей. Удивительно, как еще сюда не продают билеты — уверен, многие зеваки дорого бы заплатили, чтобы увидеть все своими глазами. Газеты вовсю сгущали краски, и последнюю неделю практически шел обратный отсчет — в день по статье, посвященной нашей с Северусом истории. Джинни зачитывала мне самые удачные места. Сегодняшний ритуал назвали «драматической развязкой этой любовной трагедии». После слушания о Северусе в газетах отзывались по-разному и предположения были самые нелепые. Что он использует меня, запудрив мне мозги; что я использую его, пытаясь прорваться на пост министра; что мы притворяемся любовниками, чтобы нам делали поблажки; что мы… много чего, даже вспомнить противно. И все-таки многие журналисты писали о нас доброжелательно, называя борцами за свободу… и за любовь.
Гермиона была уверена, что в Министерстве постараются, чтобы ритуал проходил в закрытом помещении, без лишних глаз, с основным составом важных шишек. А Джинни считала, что теперь уже Министерство не могло справиться с лавиной, которую мы обрушили — журналисты наверняка осаждали Отдел по Связям с Общественностью и качали права, требуя освещать такое важное событие. Но я думаю, дело не только в этом. Наверняка все ждут, что испытание закончится печально. Если кто-нибудь из нас погибнет, пытаясь снять рабские узы, это станет хорошим уроком для остальных, не так ли?
К нам подходит мой бывший начальник, он в парадной мантии и выглядит очень важным. Кивает мне холодно и строго. Ни следа от того дружелюбного парня, который явился когда-то за мной в магазинчик Джорджа.
— Заканчиваются последние приготовления. Вы можете пока дать интервью «Новой Газете», — и он оставляет нас на растерзание журналистам. Они окружают нас со всех сторон, от вспышек слезятся глаза, и я позорно цепляюсь за Северуса. Он отступает к стене, собираясь прижаться к ней спиной для надежности. На просьбу улыбнуться в камеру раздраженно дергает уголком губ. Я ищу глазами Шеклболта, но его не видно. Зато какой-то старичок в белоснежной мантии приветливо мне улыбается.
— Это Аспергус Гросс, — шепчет мне Северус. — Ученый. Я встречался с ним на конференции много лет назад. Он изучает редкие ритуалы.
Здесь еще несколько ученых, они подходят, чтобы поздороваться. Один — полный мужчина с кудрявыми волосами — утешает меня, что, каким бы ни был результат, это все равно важнейшее событие для науки. За последние столетия никто не пользовался этим ритуалом, а древним записям не всегда можно доверять.
Все эти ученые общаются только со мной, не замечая стоящего рядом Северуса. Я вижу, как их взгляды скользят по нему, рассеянные, беспристрастные. Могу поспорить, многие из этих людей встречались с Северусом на конференциях. Возможно, восхищались его работой, слушали его научные доклады, изучали созданные им зелья. Теперь он сам объект для изучения. Мы с ним оба объекты.
Все глядят на нас, пока Верховный Маг зачитывает отрывок из Манускрипта. Я таращусь перед собой, и выражение лица у меня, наверное, тупое. Я не слушаю. Северус стоит рядом, наши руки близко, его пальцы почти касаются моего запястья. Идеально вымеренное расстояние — не такое, чтобы со стороны выглядело прикосновением, но достаточное, чтобы чувствовать близость его руки, не кожей даже — воздухом рядом с кожей.
Когда маг замолкает, я понимаю, что время пришло. Все кончено — и все начинается, смотря с какой стороны посмотреть. Я поворачиваю голову и гляжу на Северуса, на его профиль, на бледную, гладко выбритую щеку, на скорбно опущенный уголок губ. Мне хочется подбодрить его, но я боюсь услышать собственный голос — услышать, какой он испуганный и тонкий. Поэтому просто дергаю рукой, задевая его пальцы, и мы идем в центр комнаты.
Магический круг уже готов — идеально ровный, тускло светящийся, нарисованный на мраморном полу. Я чувствую себя так же, как перед первым в жизни квиддичным матчем, вот только кажется, снитч уже у меня в руке, горит, сжигает ладонь. Я не сразу понимаю, что это чужие пальцы — Северус все-таки взял меня за руку.
За нашими спинами вспыхивает чья-то камера. На краю сознания вдруг мелькает ужасная мысль, сожаление, обрывок: не хочу выпускать его, ни сейчас, ни вообще. Прежде чем эта мысль успеет догнать меня, я делаю шаг вперед — и Северус тоже. Мы переступаем магическую черту одновременно.
***
Первое, что я слышу, придя в себя:
— Да, герои уже пошли не те.
В комнате слишком светло, чтобы открывать глаза по-настоящему, так что я подглядываю сквозь ресницы.
— И обмороки у них уже не те, — продолжает тот же голос задумчиво и мечтательно. — Вот, помню, упал ты как-то с метлы, когда слизни нарядились в дементора — это да, это был хороший такой обморок, впечатляющий. А тут…
Я открываю глаза, и Джордж, насколько я могу разглядеть без очков, удивленно задирает короткие рыжие брови.
— О, так ты очнулся? Ну надо же, а мы уже насчет вскрытия договорились.
Он вздыхает.
URL
U-mail
Сообщество
Профиль
Поделиться
2012-09-26 в 20:46
fandom Harry Potter 2012
fandom Harry Potter 2012
— Да, друг, так себе шутка. Но кто же виноват? Я искрометно шутил сорок минут подряд, а стоило мне выдохнуться, как ты пришел в себя.
— Северус… — хриплю я, и Джордж склоняется надо мной в притворном беспокойстве.
— У-у, Гарри, да ты совсем плох! Я слышал, во мне было некое сходство с Фредом, но уж со Снейпом меня прежде никто не путал. И потом, я только вчера вымыл голову.
— Северус… — говорю я, Джордж цокает языком и наливает мне воды. Помогает сесть в кровати, даже подушки заботливо поправляет.
— Видишь ли, мы дежурили возле твоей кровати посменно. Час Гермиона — час Рон — час Джинни — час я — час Невилл, и так далее. И скажу тебе, это были не самые интересные часы в моей жизни. Но я сидел у твоей кровати, держал тебя за руку и рассказывал о консистенции слизи, потому что люблю тебя, маленький ты засранец. И вот теперь ты открываешь глаза, и все, что у тебя найдется для старого доброго Джорджа, — бесконечное повторение чужого имени?
— Джордж, — говорю я, и он улыбается.
— Вот так-то лучше.
Я отдаю ему стакан, гляжу в окно. За окном светло. Я у себя дома, в спальне.
— Сколько я провалялся?
— Э-э-э, ну, вообще-то, прилично… — он отводит глаза. Внутри у меня все холодеет.
— Сколько, Джордж?
— Тебе лучше не нервничать так, Гарри. Уверен, что готов это услышать?
— Говори!
— Два с половиной года, — сообщает он убитым голосом, и в комнате повисает молчание. Которое Джордж тут же нарушает. — Точнее, два года, шесть месяцев, три недели и один день, часы не считал, уж извини. В твоей компании время всегда летело незаметно!
Я открываю рот. Закрываю. Открываю.
— О, да я пошутил, — Джордж хлопает себя по лбу. — В лучшем случае сутки. А сейчас я позову Гермиону, и пусть твой сердечный приступ будет на ее совести.
Он уходит, и я слышу, как гремит каминная решетка. Через секунду топот достигает спальни, и ко мне вваливаются Рон и Гермиона.
— Гарри! О, Гарри! — кричит Гермиона, вцепившись мне в плечи и прижимая к себе. — Гарри!
Я чувствую прикосновение Рона, он ободряюще гладит меня по плечу, не рискуя приближаться слишком близко к порывистой Гермионе. Когда ей почти удается задушить меня в объятиях, она разжимает их и плюхается на край кровати.
— Мы так боялись! Тебя поместили в Мунго, мы бы даже не узнали, если бы не журналистка! Ты вышел из круга и сразу рухнул как мертвый! Нам сказали, ты можешь пролежать без сознания несколько дней.
— Гарри, ты сам-то как? Говорить можешь?
— Я в порядке. Только не вижу ничего. Не знаете, где мои очки?
— Ох, — Гермиона крутит головой. — Да. Они были где-то здесь. Я их видела совсем недавно… где же…
— Гермиона, ты ведь волшебница, — мягко напоминает Рон.
— Да что со мной такое! Акцио, очки Гарри Поттера! — Они прилетают откуда-то из гостиной, и Гермиона добавляет: — Окулюс репаро! — прежде чем надеть их мне на нос. Я улыбаюсь и наконец-то вижу моих лучших друзей.
— Гермиона, у тебя нос синий.
— Не обращай внимания, — она прикрывает нос ладошкой и кидает гневный взгляд на Рона. Рон демонстрирует перемазанные синим пальцы.
— Гермиона помогает мне с ремонтом, — в его голосе настоящее ликование.
— Рон! Сейчас совсем не время… Гарри наверняка волнуют вещи поважнее, чем твой ремонт!
— Вообще-то, да, — я закусываю нижнюю губу. Надо просто спросить, и все тут. — Северус… он…
— Гарри!!! — Дверь спальни распахивается, и я вижу Джинни. Живот у нее куда круглее, чем раньше, будто я и впрямь проспал несколько недель. — Гарри, ты живой?
— Я живой, — улыбаюсь ей. — Я в порядке. А где Северус?
— Твою мать! Сукин сын! — вдруг кричит она яростно, выхватывая палочку. — И это все, что ты мне скажешь? Ты снова чуть не умер, и все, что тебя интересует: где Северус? Как ты меня достал, Поттер, как же я тебя ненавижу! — что-то происходит, и вдруг в моих волосах трепыхаются десятки летучих мышей. Вопли, писк, неразбериха… Гермиона торопливо уничтожает мышей, Рон бережно перехватывает сестру, кинувшуюся ко мне с палочкой в кулаке, словно она этой палочкой собирается выколоть мне глаз.
— Что тут происходит? Все веселье и без меня? — Джордж просовывает голову в комнату. — У Невилла сейчас занятие, он придет позже. — Джордж снова исчезает, видимо, звать еще кого-то, а Джинни вдруг начинает всхлипывать, закрыв лицо руками. Рон неловко гладит ее по плечу, я тоже чувствую себя виноватым, хотя после Летучемышиного сглаза волос у меня на голове стало куда меньше, и это жестокое наказание.
— Ну ладно тебе, я в порядке, честно… — бормочу я жалобно, Джинни отмахивается.
— Да нет, не в этом дело. — Я понимаю, что она смеется. — Только утром спорила с мамой, что на меня гормоны не действуют и настроение у меня не меняется! Ох, Гарри… — Она садится на кровать рядом с Гермионой, гладит меня по голове. — Как ты, в самом-то деле?
— Я в порядке, — терпеливо повторяю я. — Ну а теперь могу я узнать про Северуса?
Дверь снова распахивается, и вваливается Невилл. На щеках его горит румянец, дыхание тяжелое, будто он бежал.
— У тебя же урок? — говорит Рон, и Невилл испуганно улыбается:
— Я дал им контрольную и оставил одного за старшего… да ничего не случится. Это ведь шустрокусачий плющ, с ним можно поладить… наверное… Неважно! — он трясет головой, шагает ко мне, снова расплываясь в улыбке. — Гарри! Ты как?
— Я в порядке. Что с Северусом?
Дверь открывается, и Джордж возвращается с подносом, на котором бокалы с чем-то шипучим. Я издаю долгий стон и съезжаю в положение лежа, натягиваю одеяло на голову.
— Да ладно, ладно, не нервничай, — Рон хлопает по одеялу где-то рядом с моим лицом. — Он жив, здоров и свободен, все лучше не бывает. Так что вылезай и выпей с нами за победу.
Я беру влажный бокал, Гермиона подозрительно принюхивается к ярко-фиолетовой шипучке, Джордж делает невинное лицо. Мы все сталкиваем бокалы, звучит хрустальный звон. В наступившей торжественной тишине я вдруг спрашиваю:
— А почему он сейчас не здесь?
И вижу, как мои друзья один за другим отводят глаза.
Позже, вечером, мы сидим на террасе, пьем чай из блюдца — так здесь положено. Сверху топают, кажется, новые жильцы — меня хозяйка тоже не узнала, неужели так изменился? Конечно же, изменился. Не мог не.
— Здесь хорошо, — говорит Гермиона, будто делает мне одолжение. То, что они пошли со мной, и есть одолжение. Мне вдруг срочно понадобилось к морю, хотя по-хорошему стоило бы отлежаться. Не хочу отлеживаться. Хочу пить чай из блюдца, проливая мимо. Рон брезгливо пальцем выцепляет мошку, утонувшую в чайном озере. Вытирает палец о край блюдца. Гермиона вздыхает, забравшись на стул с ногами, ветер кидает ей волосы за плечо.
Мы втроем, хотя узнать об испытании хотели все. Но всем я не могу. Я вообще об этом вслух — с трудом. Страшно подумать, как придется рассказывать журналистам. И я уже получил письмо-предложение от того ученого мага — уверен, слово в слово повторяющее письмо Северусу.
Журналисты бились в камин, я по глупости не закрыл, так головы в пламени то и дело:
— Гарри, на пару слов! Гарри Поттер, не могли бы вы… Мистер Поттер, от лица газеты «Лондон Мэджик» я хотел бы…
Гарри Поттер. Новая старая знаменитость.
Один, кажется из «Оракула», сразу спросил:
— А где Северус Снейп?
Не подумав, ляпнул:
— Я за него.
Потом Гермиона закрыла камин, но спрятаться все равно хотелось ужасно.
Рон вздыхает, они с Гермионой переглядываются — этот «не-спрашивай-его»-взгляд.
Рон, как всегда, не понимает намеков.
— Ну, ты нам расскажешь?
Это честно; они мне уже рассказали, теперь моя очередь. Рассказали то, что узнали от других, из газет и от колдомедиков. Рассказали, что мы выбрались из круга и рухнули как подкошенные оба. Что будто бы с войны — в крови и грязи. И сразу даже не понять, сработало или нет. Всех интересовало одно: сработало или нет.
Потом нас доставили в Мунго, Снейп пришел в себя первым и ушел — вырвался, можно сказать, потому что отпускать совсем не хотели. Ушел со скандалом, без палочки, в больничной пижаме… наверное, очень боялся, что не отпустят.
Меня забрала Гермиона, без боя, но тоже со сложностями. Журналисты уже осаждали Мунго, поэтому серьезно сопротивляться колдомедики не стали. Потом все ждали, когда я очнусь. От Снейпа вестей не было.
Я вдруг понимаю, что мысленно снова начал называть его «Снейп».
— Гарри, если ты не хочешь рассказывать, то не надо, — говорит Гермиона, закусив губу. И поэтому я начинаю рассказ.
***
Сначала это был лабиринт; это всегда чертов лабиринт, будто на большее фантазии не хватает ни Министерству, ни самой Магии, как будто бесконечные попытки найти выход — единственно возможное испытание. Это был чертов лабиринт, и я застыл как вкопанный, а Северус смотрел на меня. У меня не хватило сил сделать лицо, выдавить улыбку, хоть что-то, я ненавижу проклятые лабиринты, даже в виде головоломки на последней странице газеты.
Северус пошел вперед, и я следом за ним, потому что мы были связаны веревкой — от запястья к запястью, и тогда наши руки соприкасались все чаще и чаще, как будто им разрешили. Мы шли, стенки были серыми и гладкими, над головой был низкий потолок, темный, свет пробивался из крохотных дырочек — будто нас посадили в коробку, накрыли крышкой, как мышей, как лабораторных мышей.
— Ты когда-нибудь испытывал зелья на мышах? — спросил я тогда Снейпа, я вспомнил его лабораторию и еще тот давний случай в школе, когда он велел Невиллу опробовать зелье на бедной жабе. Я нес всякие глупости, потому что мне было страшно, до чертиков страшно. В ушах шумело, шипело, шептало: «Убей лишнего!» Смешно — я убил Волдеморта, и я даже перестал его бояться, с чего мне бояться Седрика? Смешно, я ведь тащил его труп через кладбище, вряд ли он зол на меня; смешно, хотя ничего смешного. Северус встряхнул меня за плечи, сказал, я размазня, сказал, я слишком чувствительный для гриффиндорца. Сказал, что это только начало — не слишком-то утешительно, но когда он умел утешать?
URL
U-mail
Сообщество
Профиль
Поделиться
2012-09-26 в 20:47
fandom Harry Potter 2012
fandom Harry Potter 2012
Он шел впереди, быстро и решительно, без всякой осторожности. Я ожидал, что из нас двоих параноиком будет он — мне пришлось схватить его за руку, прежде чем мы повернули за угол, мне казалось, нужно быть настороже. Наши палочки отобрали перед ритуалом, наши руки были связаны, его левая и моя правая, и я боялся того, что увижу, завернув за угол.
Но там ничего не было, как и за следующим углом, и за следующим. Просто новый коридор, за ним еще, и еще, в Министерстве всегда было много коридоров. Темно, ни души, веревка натирала запястье, Северус шагал широко и быстро, мне приходилось почти бежать.
Проблемы начались, когда мы вышли на верный путь: в коридоре вдруг возникла фигура, в темноте мы не сразу разглядели лицо, потом Северус шумно вздохнул. Эта женщина — темноволосая и прямая — молча смотрела на нас, загородив проход. Северус протянул к ней руку, сделал шаг, другой, а когда его рука прошла сквозь нее, женщина превратилась в песок и рассыпалась. Я наступил на нее — не специально, я был таким неуклюжим, попытался отойти, отдавил ногу Северусу. Заглянул ему в лицо — пустое, мертвое. С точками света на щеках — там, где лучи с потолка доставали до кожи.
— Все в порядке, — сказал он таким голосом, каким говорят, когда ничего не в порядке. Но мы пошли дальше. И нам встречались еще люди. Кого-то знал я, кого-то — только Северус. Я все ждал, что появится Седрик Диггори, и он появился. Когда нам пришлось пройти сквозь него, это было, словно я еще раз его убил. Снейп сказал: «Не говори глупостей!» — хотя я не сказал ни слова. Зато когда появился Сириус, Северус что-то сказал сквозь зубы, кажется ругательство, такое, каких профессора обычно не знают. Он смотрел на меня, а я не мог сдвинуться с места, это же был Сириус. Я вдруг понял, что забыл его лицо — когда я вспоминал о крестном, он мне виделся другим. Сначала я решил, что мираж — или что это было — вышел неточным, неправильным, но потом я понял, что неправильной была моя память. Сириус стоял и улыбался мне. Северус ждал, замерев, чуть позади, как будто хотел, чтобы я сам решил. Но как я мог? Тогда он пошел вперед. Я упирался ногами, хватался за стены; неужели нельзя обойти по другому коридору, зачем это делать? Неужели нельзя?.. Легкий шорох песка — Сириус начал осыпаться, как только Снейп коснулся его, прошел сквозь него, не замедлив шага, как сквозь туман или паутину. Веревка так сильно резала запястье…
На развилке вдруг появилось другое, вроде картинки, как в Мыслесливе: я, говорящий с Ремусом и Сириусом через камин. Я не сразу вспомнил, когда это было, на каком курсе. Я отвлекся, разглядывая себя: ну и нелепый видок! Тощая шея, очки сползают на кончик носа, и эта странная манера выставлять плечи вперед, как будто я хотел нарочно сгорбиться как можно сильнее. Я сидел на ковре перед камином, а Ремус говорил: «Мы были молодыми и глупыми», — и тогда я вспомнил. Вспомнил, что рассказал им все, что видел в Мыслесливе Северуса, рассказал, потому что нельзя было просто забыть. Северус рядом со мной застыл, как глупо! Какие-то подштанники, когда я видел куда более личное, куда более страшное, написанное его почерком, рассказанное его голосом… и все равно он застыл. Он глядел, прищурив глаза, как Ремус успокаивает меня. И как я позволяю себя успокоить. Как я прощаю их — за чужую обиду.
Когда видение исчезло, осталась только развилка, два пути, два одинаковых коридора. Я посмотрел на Северуса. Он выбрал левый, я пошел за ним, привязанный, покорный.
На других развилках мы видели другое: как Северус стоял над моей кроватью, и лицо у него было чужим; и как он держал нож, пока я беззаботно возился с кофе, как он сжимал рукоятку, глядя на меня краем глаза. Как он выслушивал слова Дамблдора: «Мальчик должен умереть», и после короткого спора кивал, принимая это условие и соглашаясь на него, как на самое справедливое. И еще — как он послал моей маме подарок после случайной встречи в Хогсмиде, уже после школы. Я видел, как она закрывает рот рукой, а папа, подойдя к ней и заглянув через плечо, хватает склянку и швыряет ее в стену. Я не успел рассмотреть, что было написано на этикетке.
— Что это такое? — спросил я Северуса.
— Абортное зелье, — ответил он, глядя в стену.
И я надеялся, что больше не будет развилок, но еще одна была, три пути, одно видение, яркое и подробное. Хогвартс после битвы, выгоревшие дочерна коридоры, я, шатающийся и какой-то щуплый, иду к кабинету директора. Подхожу к Мыслесливу: в нем еще кружатся серой дымкой воспоминания, слабый отблеск на моем лице. Я их не пересматриваю — с меня достаточно. Собираю их в хрустальный флакон, тот, который протаскал в кармане, с которым умирал и возвращался из мертвых, и чудо, что не разбил. Я забираю их все, все до последнего, Снейп с моей мамой, Снейп с директором, его лань-Патронус, его правда. Я затыкаю флакон пробкой, очень аккуратно, а потом роняю его на пол и топчу ногой. И ничего не остается.
Видение рассеялось, а я не смел посмотреть на Северуса. Не знал, как ему сказать, чтобы он понял. Как назло, слов не было, одни оправдания. Но ведь я и правда думал, что он умер, откуда мне было знать? Откуда мне было знать, что я уничтожаю единственное доказательство, последний шанс, его сокровище… я просто не хотел, чтобы кто-то еще увидел это. Снейп отдал это мне, только мне, мне одному. И эти воспоминания принадлежали мне, никто больше не имел на них права, даже он сам. Я уничтожил их. Я не жалею.
Я не знал, что сказать, и в итоге сказал самое глупое:
— Не злись…
Он качнул головой, это можно было понять как угодно, но веревка — веревка между нашими руками словно стала длинней, по крайней мере мы больше не соприкасались: он отодвинул кисть, как будто ему было неприятно. Как будто я был одет в эти жуткие лабораторные перчатки — в них давят гной, мешают слизь, а потом скидывают со стола, потому что противно дотрагиваться.
Чем ближе мы были к выходу, тем чаще нам преграждали дорогу наши мертвые. Один раз это был Дамблдор. Еще — Люциус Малфой, Северус отшатнулся, увидев его в конце коридора, повернул ко мне лицо, такой отчаянный, вопрошающий взгляд. Разве он не знал? Разве он не знал, что тот давно умер? И почему ему есть до этого дело?
Мы шли дальше, упрямо, уже почти забыв для чего. Я перестал бояться лабиринта, я слишком устал, мне казалось, мы ходим неделю, месяц, вечность. Я думал только о том, что натер запястье.
Я ждал, что появится Волдеморт, я был готов к этому, когда в конце коридора мы увидели свет — ведь самое плохое оставляют под конец, разве нет? Но это был не Волдеморт. Тонкая фигура, неразличимая из-за яркого, бьющего в глаза света. Мы подошли совсем близко, когда я различил ее лицо.
Мама смотрела на нас и в то же время сквозь нас. Она была неправильной, как в зеркале Еиналеж, там она тоже была неживой и гладкой. Я помню, какой она была, когда мы виделись в последний раз, на поляне Запретного леса. Она светилась и смотрела на меня так грустно и так нежно. Она гордилась мной, и я чувствовал, что достоин этого. Я чувствовал, что не заслуживаю смерти, когда она смотрела на меня. Я не хотел умирать, я не готов был умереть, пока она смотрела. Но когда она пропала, я пошел на свою последнюю битву.
Что ж, оказывается, не последнюю. Да и бывает она вообще когда-нибудь — эта «последняя»? Бывает жизнь без войны? Когда тебя никто не испытывает?
Я не знал. И у Северуса тоже спрашивать было бесполезно. Мы шагнули одновременно, как в круг — плечо к плечу. Песок посыпался нам на лица. Словно она коснулась нас обоих. Словно благословила.
Мы оказались перед двумя дверями, и веревка лопнула. Я не глядя шагнул в правую. Я был уверен, что Северус пойдет за мной. Но он не пошел.
Ничего хуже лабиринта уже не было. Я нервничал из-за того, что мы оказались порознь, пытался вернуться, но дверь была заперта. Долго искал Северуса, звал его, там были какие-то комнаты без окон, а потом лестница, и ступени уходили из-под ног, потому что лестница была в виде колеса.
Потом я оказался в комнате со стеклянными стенами, и Северус тоже — он вошел через дверь в противоположной стене, комната была разделена тонкой перегородкой из стекла, сверху донизу. Мы подошли к перегородке, я прижал ладони к стеклу, Северус нахмурился, оглядываясь. Он заметил рычаг — небольшой рычаг на перегородке, с моей стороны был такой же. Северус схватился за него и опустил — и тут же в комнату начала литься вода, откуда-то сверху, больше и больше. Я ничего не мог сделать, я только глядел, как Северус барахтается в воде, его мантия стала тяжелой и совсем черной, его волосы прилипли к лицу. Вода заполнила комнату до самого потолка, не оставив ни малейшего пространства, не оставив шанса на вдох. Северус неловко двигал руками и ногами, оглядывая потолок, стены, пытаясь понять, в чем здесь секрет. Он доплыл до двери, через которую вошел, попытался открыть ее, но без толку. Я застучал ладонями по стеклу и закричал: «Северус!!!» — но он меня не слышал, кажется. Он вернулся к перегородке, судорожно дернул рычаг, и вода вдруг начала спадать. Слишком медленно — я видел, как Северус зажмурился, пытаясь справиться и не сделать вдох, вбирая ноздрями воду. Наконец появилась тонкая полоска пространства под самым потолком, Северус прижался щекой к стеклянному своду, он дышал, дышал.
Вода заполняла теперь уже мою часть комнаты.
URL
U-mail
Сообщество
Профиль
Поделиться
2012-09-26 в 20:47
fandom Harry Potter 2012
fandom Harry Potter 2012
Это была довольно простая и глупая игра. Нужно было дернуть за рычаг, чтобы помочь себе и погубить соседа — до тех пор, пока он тоже не дернет за рычаг, спасая себя. Северус постучал себя по лбу пальцем: надо подумать, не спеши, мол, Поттер. Он исследовал комнату, когда вода схлынула — дверь по-прежнему не открывалась, выхода не было, сделать ничего было нельзя. Я тоже пытался найти хоть какую-то подсказку, но бесполезно. Мы пару раз гоняли воду туда-сюда, пока не стало ясно, что смысла в этом нет. Мы застряли, замкнутый круг, больше ничего не сделаешь. Я в очередной раз спустил воду, когда перед глазами замелькали черные точки. Северус, мокрый и злой, покачал головой: «слишком долго». А может, он пытался сказать: «в этом нет смысла» или «мы больше ничего не можем сделать». Я не знаю, мне не привелось спросить. Я смотрел, как вода доходит ему до груди, до шеи, как поднимаются вокруг лица черные пряди, похожие на водоросли. Я видел, как он смотрит на меня из-под воды, крохотные пузырьки на его ресницах, из уголков носа, они плавали вокруг него, не пытаясь подняться на поверхность, ведь не было никакой поверхности. Я вдруг понял, что к рычагу он больше не прикоснется.
Я бил по стеклу ладонями, потом кулаками. Я дергал свой рычаг, я кричал, я умолял. Я заплакал в какой-то момент — когда он начал дергаться, когда он начал биться о стеклянный потолок, хотя в этом не было никакого смысла. Я ревел в голос, я не понимал, за что он так со мной поступил. Я царапал стекло, пытался найти трещину, я видел, как медленно Северус кружится в воде, как смотрит на меня широко распахнутыми глазами — он был так близко к рычагу, но, кажется, запутался в рукавах своей мантии. Я видел, как он дернулся всем телом, открывая рот, и выпустил большой пузырь выдоха — а потом схватился за горло.
— Не надо!!! — закричал я, но стеклянная перегородка не пропускала мой голос, мой ужас, мой кислород. Я разбежался и врезался в стену плечом, потом грудью, было больно, в груди было очень больно, как будто ребра разошлись в стороны, как будто они больше не защищали сердце.
Я ударил еще раз, и по стене пошли трещины. А потом она брызнула осколками — и волной меня отнесло к дальней стене, шмякнуло, закрутило. Я пытался подползти к Северусу. Он кашлял, лежа на животе, он прижимался губами к полу. Под ним была дверь, возникшая из ниоткуда.
Я ударил его по спине, по плечу, влез пальцами в мокрые волосы и запутался. Хотел дернуть, чтобы побольнее, но вместо этого стал неуклюже вытаскивать руку, влажные тонкие волоски цеплялись за пальцы, будто просили погладить Северуса по голове. Пнуть его надо было, а не погладить, с его подлым геройством.
Мне всегда казалось, это моя роль. Он сказал, — когда накашлялся и надышался вдоволь, — что так и подумал, побоялся моих подвигов, моего самопожертвования. И опередил, он ведь всегда меня как открытую книгу читал и не стеснялся этим пользоваться.
— Подонок, — сказал я ему.
— Уймись, Поттер, — ответил он со смертельной усталостью в голосе, а потом вдруг схватил меня за руку, вцепился мокрыми холодными пальцами, оцарапал ногтями. — А мне? — спросил он, вытаращив глаза. — А мне, думаешь, просто было? Когда ты — вот так же — в озере, и я ждал, Поттер, я как полный болван стоял в кустах и ждал, что вот сейчас ты вынырнешь! С мечом Гриффиндора, без меча, мне было уже все равно, лишь бы ты вынырнул. Я не мог пойти тебя спасать, понимаешь? Не в тот раз.
Я даже не сразу сообразил, о чем он. А Северус облизнул губы, улыбнулся, мотнул головой, пытаясь откинуть мешающие волосы — ни фига, они намертво прилипли к щекам, с них капала вода. У меня стекла очков были мутными от воды.
— Все же хорошо, — брякнул я. — Меня Рон вытащил. Я-то всегда выживаю. А вот ты, — я ткнул в него пальцем, обвиняя, и Северус рассмеялся, а потом снова закашлял.
Потом мы открыли дверь в полу и прыгнули вниз.
Это была дорога — без начала и конца, просто дорога. Сначала мы шли быстро, потом уже брели нога за ногу и ни о чем не говорили. Постамент с чашей заметили, только когда в него уткнулись — он будто выплыл из тумана. Чаша была каменной и черной, совсем как в тот раз.
— Нет. Я не буду. Я не буду. — Хотелось сбежать, но Северус схватил меня за руку, сжал запястье там, где веревка натерла. — Не буду. — Наверное, я вел себя как истеричка. Но Снейп даже насмехаться не стал. Он окунул палец в жидкость, понюхал, посмотрел на меня. Рядом с чашей лежал черпак, а еще — четыре круглые ягоды, бледно-желтые, будто незрелые. Снейп сразу все понял, я, конечно, даже представить себе не мог.
Я выпил то, что было в чаше. Сначала мы, разумеется, попытались вычерпать воду, обойти чашу, придумать что-нибудь, но в голове было пусто, и такая жуткая усталость навалилась… Северус сказал, так надо. И я выпил. У воды не было вкуса. На дне чаши был ключ, и Северус его взял, как и ягоды. Он сказал, надо торопиться. Сказал, надо бежать. И мы побежали.
Мы бежали, и мне вдруг показалось, что под ногами песок, и море шумит, и я отставал, как обычно, а потом упал, похоже, и волны понесли меня.
А потом я почувствовал руки Северуса, он гладил меня по лицу, кажется, или пытался открыть рот, да, он забрался пальцами мне в рот, и я захотел поцеловать его пальцы, но мне на язык скользнуло что-то круглое и гладкое. Я раздавил ягоду, в горло брызнула сладость, волны схлынули и оставили меня на берегу.
И вот тогда это началось.
Ужасней боли я никогда не испытывал.
Когда я был на первом курсе и Волдеморт в обличии Квирелла схватил меня, это было больно. Было так больно, что я решил: хуже уже никогда не будет. А потом испытал на себе Круцио — и снова был уверен, что это самая дикая боль в моей жизни. Но память о боли стирается, остается только память о страхе, о страхе, что это никогда не кончится и всегда будет хуже.
Все прошло так же внезапно, как и началось. Лицо было мокрым от слез, я задыхался и держался за руки Северуса. Все тело дергалось, как будто по нему бежали разряды тока.
— Что это было? — простонал я, пытаясь не рыдать в голос. Северус прижал меня к себе, но тут же поставил на ноги и куда-то поволок. Ноги подкашивались, я не мог идти, мне была нужна передышка, но Северус безжалостно тащил меня за собой. Когда я рухнул на землю, потому что больше не мог идти, он схватил меня за шкирку и встряхнул.
— Вставай! Ну же! Бегом, Гарри, у меня осталось всего три ягоды! Выход должен быть где-то рядом, нам нужно успеть…
— Не надо больше, ты ведь не будешь больше… — забормотал я, но Северус уже не слушал, и мы шли, и тело становилось легким, при каждом шаге поднималось в воздух все выше, пока мои ноги не оторвались от земли, и тогда я закружился в небе, как будто во время очередного матча, и ветер летел мне в лицо, размыкал губы.
Я понял слишком поздно. Выплюнул ягоду, попытался отвернуться, но Снейп прижимал меня к земле, разжимал челюсти, царапал ногтями. Я отворачивался, задыхался; он лежал на мне, я видел его перекошенное лицо так близко, и оно пугало. Снейп зажал мне нос, я попытался освободиться, вывернуться как-нибудь, но не получилось. Я уже знал, что сейчас будет, и заранее содрогался. Нет, нет, нет! Воздух закончился, и я сдался. Тут же в рот мне скользнули худые пальцы, Северус раздавил ягоду, растер ее о мое небо. Я впился зубами в пальцы, мучительная сладость ягоды смешалась со вкусом крови, а в следующую секунду кошмарная боль обрушилась на меня. Свежая, незнакомая, она оказалась неожиданной, хоть я и ждал ее.
Когда все закончилось, Северус баюкал меня, положив мою голову себе на колени. Я смотрел на него снизу вверх. Я его ненавидел.
— Мы должны идти дальше, — тихо сказал он. Я почувствовал, как пахнет мочой. Штаны у меня были мокрыми. Это было так стыдно…
Поднявшись на ноги, я сделал шаг, другой. Северус крепко держал меня за руку. Не только чтобы поддержать, но еще и чтобы я не сбежал.
— Не делай этого больше, — сказал я хрипло. — Никаких ягод. Это приказ.
Северус ничего не ответил. Он шел вперед быстрым шагом, я волочился следом. В голове было гулко, руки тряслись, одно воспоминание о боли воскрешало ее. Северус оглядывался через плечо. Я смотрел на его карман, там лежали еще две ягоды. А потом поднимал глаза и ловил взгляд тусклых черных глаз. Мне казалось, его лицо стиралось и выцветало, будто во сне. Дорога тоже была как во сне, такие мне часто снились, и будут сниться, наверное. Дороги, у которых нет конца и начала, дороги, на которых нельзя повернуть или остановиться, а только идти и идти вперед.
Я почувствовал, как это снова начинается, но ничего не сказал. В этот раз я продолжал идти, пока мог. Я боялся, что Северус заметит: что-то не так. В ушах шуршал песок, тело сдавливала земля, она осыпалась со всех сторон, и ноги погружались в нее глубоко, до самых бедер. Теплая и мягкая, она погребала меня, я слышал крик где-то вдалеке, мне казалось, это Северус горюет по мне. Я улыбался. Потом мою челюсть сжали крепкие пальцы. Я принялся вырываться и отворачиваться.
— Нет! Нет! Нельзя… я за… я запрещаю…
URL
U-mail
Сообщество
Профиль
Поделиться
2012-09-26 в 20:48
fandom Harry Potter 2012
fandom Harry Potter 2012
Я проглотил ягоду, и тело вспыхнуло, скрутило, выгнуло, раздирая на куски. Мои ноги бешено дергались, как будто я пытался сбежать из собственного тела. Кожа стекала с тела, горло как будто проткнули тонкие острые спицы, а хуже всего болело лицо. Это длилось дольше, чем в прошлый раз. Я ничего не слышал из-за звона в ушах, не мог пошевелиться, не мог вздохнуть. Потом я повернул голову и увидел Северуса. Он распластался на земле рядом со мной, неловко подвернув под себя руки, его рот был искривлен, и сквозь тоненький звон в ушах начали проступать его стоны.
Я облизал губы и сказал то, что должен был:
— Прощаю.
Это была неправда. Он заслуживал это — хотя бы малое эхо от той боли, которую причинил мне. Но я не хотел мучить его.
Северус медленно поднялся и пошел дальше, сильно шатаясь. Я встал на четвереньки и пополз, спустя минуту Северус вернулся и помог мне подняться, дальше мы волочили друг друга, обнявшись. Я знал, что осталась последняя ягода. Слезы текли по лицу помимо моей воли, я не мог остановить их, поэтому перестал обращать внимание.
— Прошу тебя… пожалуйста, — я хотел объяснить ему, но только беспомощно выдавил: — Я не смогу еще раз.
Изо рта текла кровь, а в груди что-то щелкало каждый раз, когда я вдыхал.
— Зачем это… за что так…
— Ты выпил яд. — Северус глядел вперед, будто видел там что-то кроме земли и тумана. Будто видел конец этой бесконечной дороги. — Сложный, из раздела Высших. Мне приходилось такой готовить. Он дает легкую смерть. Ягоды не спасут, конечно, но задержат процесс.
— Ты знал, что так будет, — выдохнул я.
— Выход где-то близко. Было только четыре ягоды. Как только мы доберемся, тебе дадут противоядие. И все закончится.
— Я согласен умереть. Что угодно. Только не надо больше… не делай больше… — я замолчал, потому что голос сорвался. Меня била дрожь. Снейп не смотрел на меня, его больше интересовала дорога. — Разреши мне… я не смогу снова… Северус…
Я звучал жалко, от меня воняло, я шмыгал носом и едва ли не рыдал от ужаса. Вспоминать об этом мерзко и стыдно, но в тот момент я не думал ни о чем, кроме одного: любым путем добиться обещания, что больше не будет так плохо.
Снейп притворялся, что не слышит меня. Последние шаги он почти нес меня на себе. Возникший посреди дороги стол убил все надежды: не выход, а только новое испытание.
Походная лаборатория была ничем не хуже любой другой: котел на ровном огне, ингредиенты на разделочных досках, ножи и склянки — все что угодно. Все, что необходимо. Северус застонал у меня над ухом, а я вдруг рассмеялся.
— Мы ведь справились с той мазью от аллергии, помнишь? А тут — какое-то противоядие! Просто говори мне, что резать.
Но ножик быстро выпал из пальцев. Их покалывало острым жаром, будто искры касались кожи. Северус положил свои руки на мои, встал позади, управляя мной, будто куклой. Перед глазами все расплывалось, и я начал выпадать из реальности — я уже не понимал, что делаю и зачем, только чувствовал, как знакомый голос что-то бормочет над ухом.
Но другое ощущение было сильнее: огонь разливался по всему телу, маленькие языки пламени покрывали одежду, это было щекочущее, приятное ощущение. Вот только я знал, что за ним последует.
— Если ты меня любишь, — сказал я, едва ворочая языком, — если ты меня…
Я пытался договорить, но слова сгорали, не успевая выйти из моего рта. В какой-то момент я начал осыпаться пеплом, становясь легче, взлетая в воздух и смешиваясь с землей одновременно. Тут что-то коснулось моих губ, и я застонал: «Нет, нет!» — но это был Северус, он хотел поцеловать меня, он хотел проститься. И я хотел того же.
Его губы были мягкими и знакомыми, гораздо горячее того огня, который уносил меня. Северус углубил поцелуй, я позволил, я хотел сказать так много, но не мог даже открыть глаза, поэтому просто целовал его. А потом из его рта в мой скользнула ягода. Он раздавил ее языком прежде, чем я успел сделать вдох.
Сквозь занавес боли я чувствовал, как мое тело куда-то тащат, как мои руки двигают, как меня заставляют продлевать пытку, прикасаясь к обожженной коже.
Когда я открыл глаза, Северус нависал надо мной, протягивая чашу.
— Выпей, — велел он. — И не говори ничего.
Я подумал, что больше никогда и ничего не возьму из его рук, но только приоткрыл рот, позволяя влаге литься на язык и в горло. Потом лежал, собираясь с силами. Северус сидел рядом, закрыв лицо руками.
Некоторое время мы просто молчали и жалели себя. Снейп встал первым.
— Если ты передумал, если ты больше не хочешь идти…
— Помоги мне встать.
Он заткнулся и больше не произнес ни слова. Мы снова шагали плечом к плечу, вжимаясь друг в друга. Мокрые, грязные, жалкие. Мы глядели в разные стороны. Мне было страшно рядом с ним: умом я понимал, что Северус спасал мне жизнь и не станет без причины причинять боль, но мое тело все еще помнило его жестокость. Снейп замкнулся, на его лице возникло надменное, холодное выражение, которое мне о чем-то напомнило. Я не сразу сообразил. Это была «учительская» гримаса — привет из прошлого. Пару месяцев назад я мечтал ее увидеть, а сейчас мне стало тошно от этого.
Дорога кончилась развилкой. Мне было все равно, куда идти. Северус выбрал тропинку, и она привела нас к дереву, смутно напоминающему Гремучую Иву, только вот ветки висели безжизненно и неподвижно. Визжащая Хижина была точно такой, какой я ее и запомнил.
Снейп сгрузил меня на пыльную, продавленную кровать — когда-то там валялся Рон с прокушенной ногой. Я кинул взгляд в тот угол, откуда выступил Сириус много лет назад, но теперь темнота никого не скрывала. Северус стоял посреди комнаты, растерянно опустив руки: он так упорно и стремительно шел все это время, а теперь, похоже, все его силы закончились. Он поглядел вниз, себе под ноги.
А потом в центре комнаты возникло завихрение. Северус отступил к стене, сливаясь с тенью. Посреди комнаты возникло видение, точно такое же, как на перекрестках лабиринта.
И это был еще один Северус. Он сидел на кровати, подогнув одну ногу под себя, и смотрел на меня. В домашней футболке и с грязными волосами, распущенными по плечам. Я попытался вспомнить, когда это было — на прошлой неделе, в прошлом месяце? Я не узнавал одежду.
— Мы не обязаны это делать, — сказал Северус своим обычным недовольным тоном. Но потом его голос чуть смягчился. — Не хочу рисковать тобой. Еще ни разу этот ритуал не заканчивался удачно.
— Знаю, — к нему подошел мужчина. Я узнал его: один из хозяев Снейпа. — Мы что-нибудь придумаем.
Северус опустил глаза.
— Да, хозяин.
— Эй! — мужчина схватил Северуса за плечи, прижимая к себе. — Я же просил. Не называй меня так.
— Мне еще сложно привыкнуть, — виновато сказал Северус и тут же огрызнулся: — Я не могу просто притвориться нормальным человеком!
— Скоро ты будешь нормальным, — пробормотал мужчина, грубо схватил Северуса за волосы, запрокидывая его лицо, и поцеловал. Потом обнял, бездумно вжимая лицом в свое плечо. Я видел только глаза Северуса поверх чужого плеча, пустые, бездумные.
— К черту, — сказал мужчина. — Я не боюсь. Я хороший маг. Осилим как-нибудь этот гребаный ритуал.
Северус закрыл глаза. Думаю, он улыбался.
На секунду все подернулось дымкой, как в Мыслесливе, когда из него выходишь, но потом картинка снова прояснилась. Я захотел отвернуться. Я кинул взгляд в тот угол, где прятался Северус, мне хотелось увидеть, как сейчас выглядит его лицо. Что на нем отражается. Отражается ли.
Северус посреди комнаты сосал член. Громко, быстро и с удовольствием. По крайней мере так казалось из-за звуков, которые он издавал. Короткие низкие стоны: я помнил их. Я был их причиной не один раз. Но сейчас на видении был не я. Это был последний хозяин Снейпа, тот самый, который сделал самое ужасное, что только можно было.
Сейчас он не делал ничего, он просто лежал на спине, а Северус облизывал его член, гладил бедра, живот, так, будто… так, будто хотел их гладить. Мужчина — чудище, монстр, ублюдок — опустил руку на затылок Снейпа, поглаживая.
— Нет, — сказал он задумчиво. — Нет. Как можно тебя отпустить? Каким идиотом надо быть для этого?
Северус поднял голову, выпустив член с мерзким чпокающим звуком. Я закрыл лицо руками. Когда я посмотрел снова, Снейп сидел на груди мужчины и душил его обеими руками, сам едва не падая от боли, которую причиняла связь. Все это было молча, в страшной тишине. Мужчина дергался и пытался ударить Снейпа, царапал его голые руки, бока, бился как рыба. Северус содрогался всем телом, наваливаясь на хозяина. Думаю, он хотел сломать ему горло. Изо рта у Северуса вдруг потекла кровь. Он разомкнул губы, и большая струя испачкала подбородок. Снейп наконец закричал, громко, яростно и отчаянно, и тут же растаял в воздухе. И он, и его хозяин, и кровать, на которой они лежали. Только пятно крови осталось на досках пола.
Несколько секунд я сидел не шевелясь. Боялся, что если двинусь, меня вырвет. Очень сильно тошнило. Потом я поднял глаза и увидел дверь. Северус подошел ко мне, высокий и темный. Я запрокинул голову, чтобы посмотреть ему в лицо. Но он отвел глаза. Протянул мне руку.
И я принял ее.
Мы вошли в дверь, взявшись за руки. Я думал, что это конец, выход, потому что не мог придумать больше ничего, что стало бы для меня испытанием. Я ничего не понял, когда увидел деревянный помост. Небольшой и сколоченный кое-как, будто наспех. Северус застыл на месте, и я тоже ждал. Он стоял так долго, а потом поднялся по ступенькам, не выпуская моей руки. Мы пошли по деревянной доске. Я зачем-то считал шаги.
Раз. Два. Три. Четыре. На пятом Северус поднял глаза от пола. На шестом расправил плечи и крепче стиснул мои пальцы. Седьмой и восьмой мы преодолели нога в ногу. На девятом он улыбался.
Десятого не было.
URL
U-mail
Сообщество
Профиль
Поделиться
2012-09-26 в 20:48
fandom Harry Potter 2012
fandom Harry Potter 2012
***
Я открываю глаза и понимаю, что уже совсем темно. Так, как это бывает на море. Вот еще синие сумерки — и вот уже непроглядный мрак. На террасе было холодно, руки покрылись гусиной кожей. Рон и Гермиона ушли купаться около часа назад, когда я закончил рассказывать. Мне пришлось трижды повторить им, что я в порядке. Ни разу это не вышло сказать убедительно.
Я захожу в дом и встречаю хозяйку. Она улыбается мне.
— Хорошо, что вы решили вернуться. Сейчас не сезон, мало кто любит холодное море, но в нем есть своя прелесть.
— Да. Есть, — откликаюсь я, снимаю очки и тру глаза.
— После вас здесь жила только одна женщина, уехала две недели назад. Я привела комнаты в порядок, посмотрите?
— Да, — зачем-то повторяю я, и мы идем по комнатам. — А там, наверху… там семья была, с мальчиком…
— Уехали уже давно, — качает головой хозяйка. — Они же здесь на каникулах были. Хорошие жильцы. Люблю, когда сюда семьями приезжают.
— У меня нет семьи, — бурчу невпопад. Хозяйка косится на меня. Я вдруг понимаю, что она еще совсем не старая. И красивая. Похожа на Полную Даму с портрета, только худая.
— Будет, — уверенно пророчит она, проходится по комнате, то поправляя горшок с цветком, то пыль с тумбочки смахивая ладонью. И вдруг — подойдя к окну — одним резким движением распахивает шторы. И черное южное небо валится в комнату. Со всей своей тысячей звезд.
— Извините, — я смотрю на свое лицо в оконном стекле. — Зря я вас потревожил. Комнату снимать не буду. Я ведь не вернулся. И вообще, я переезжаю на мыс Челюскина.
Когда мы с Роном и Гермионой аппарируем обратно, то сразу понимаем: в доме кто-то был. Вещи лежат немного иначе, само ощущение чужого присутствия сразу заставляет меня покрыться мурашками. Ну да, и еще Охранные Чары звенят как ненормальные.
Рон идет проверять спальни, у Гермионы палочка сама собой прыгает в руку — военное прошлое, революционерское настоящее. Я зачем-то заглядываю в холодильник. Бестолково бреду по коридору, задевая плечами стены. В голове гудит и стонет, плещется море.
Я иду в чулан, в нашу самодельную лабораторию.
На столе стоит флакон. Он прижимает листок. И в первую секунду я думаю: пропущенный день, ночь, мысль, еще один кусочек его жизни, что-то из его записей, то, что не успели украсть, то, что он написал для меня — снова.
Но там только одно слово, небрежным, быстрым почерком. Твердой рукой.
«Лечебное».
Прижимаю флакон к губам и залпом выпиваю. Уже не так шатает. Сразу лучше. Потом выхожу в гостиную, Гермиона на коленях перед камином. Оглядывается через плечо, встревоженная:
— Я точно помню, что запирала камин. Кто-то взломал мои чары!
Она не понимает, чему я улыбаюсь. Мне приходится сказать это вслух:
— Ну, значит, ему вернули палочку.
17
В субботу приходит Гарри и говорит, что я забрал его сердце.
Ну, прежде он говорит «вау!», и это относится к моему дому. Знаю, как он выглядит снаружи (как мы оба выглядим): старая развалина. Но стоит пересечь магический барьер, и дом меняется на глазах (к сожалению, нельзя сказать то же обо мне). Свежие доски, свежая краска, новый мир. Первые дни я только и делал, что преобразовывал реальность. Расширял комнаты и наполнял их светом, применил около тысячи чистящих, наверное. Чинил крышу, уничтожал паутину, украшал мое жалкое жилище. Я создал себе террасу на заднем дворе — там прежде были заросли чертополоха. Я создал террасу и иллюзию моря. По ночам я лежу и слушаю, как волны накатывают на дом, одна за другой. И надеюсь, что однажды они унесут меня прочь.
Гарри говорит: «Привет», а я отвечаю, что занят. Я почти не лгу: зелье в решающей стадии. Маслянистая поверхность покрывается пузырьками, и, когда я склоняюсь к котлу, один из них взрывается, покрывая мой нос мелкими обжигающими капельками.
Я готовлю зелье на террасе, потому что сегодня тепло и еще потому, что в прошлый раз я свалился в обморок от испарений.
Помешиваю зелье, следя за песочными часами. Вовремя добавляю толченый золотушник, крылья бабочек; когда жидкость меняет цвет, капаю руту и снова мешаю. Я чувствую себя спокойным и сильным, когда занимаюсь чем-то настолько привычным и настолько бессмысленным. Я ненавижу это всей своей душой; все эти «по часовой» и «против часовой» (словно бы идти против времени). Когда я впервые вытащил котлы из кладовки и принялся отчищать их, мне казалось, мои руки оплавятся от прикосновения к их меди.
Гарри садится на перила, елозит своей тощей задницей, расшатывая их, и мне приходится смотреть за ним одним глазом: неудобно выйдет, если он свалится, свернет себе шею и бесславно погибнет в доме своего бывшего Пожирателя, бывшего раба, бывшего любовника.
Я призываю черпак и заполняю чистый флакон. Затем отправляю флакон на солнце, к десятку таких же. Этим я и занимаюсь целыми днями: экспериментирую с зельями, хочу придумать что-нибудь, что сможет ослабить рабскую связь. Конечно, это не спасение, но для начала — серьезный шаг. Остальное довершит Грейнджер и ее команда. Она развернула масштабную кампанию, используя нашу с Поттером историю. «Их история» — так пишут в газетах. Газетчики штурмуют мой дом, но охранные барьеры пока выдерживают оборону. Мне приходится использовать Оборотное зелье, чтобы выйти в город. Я очень осторожен, потому что не готов говорить о «нашей истории» — ни теперь, ни когда-то еще.
Все хотят знать, что случилось на испытании. Каждый день я заглядываю в газету с ужасом, ожидая, что Гарри рассказал им. И каждый день испытываю невероятную благодарность за его молчание.
Гарри молчит и теперь. Я гляжу на него краем глаза, пытаясь определить, здоров ли он. Хорошо ли спит, питается ли чем-то, помимо бутербродов? Потом напоминаю себе, что это больше не мое дело.
Я запрещаю себе думать о Поттере. О его криках и слезах, когда я мучил его во время испытания. О его бодрой болтовне накануне ритуала. О его руках и губах, о его запахе, о его лохматой башке на соседней подушке… мне пришлось заново выстраивать коробку для запретных мыслей. Я поместил туда воспоминания о моей жизни с Гарри и о моей жизни до того, как он купил меня. Мысли о будущем тоже под запретом: откровенно говоря, полученная свобода меня пугает. Прежде она казалась мне чем-то естественным, а затем ее отняли, и я не хотел ничего так сильно, как вернуть ее. Но, возвращенная, она кажется мне ненастоящей и чужой, словно протез вместо ноги.
Что я действительно оценил, так это возвращение магии. Как только я смог выбраться из клиники, я отправился возвращать себе статус полноценного человека на официальном уровне. В Министерстве на меня глядели подозрительно и почти со страхом; мне пришлось ждать часами и заполнять кипы бумаг, а также отвечать на бесконечные и довольно бестактные вопросы. Все время говорили об отсутствии прецедента как об оправдании их медлительности. Это было унизительно и страшно — мне казалось, что магического разрешения недостаточно, что без бумажки из Министерства я все еще недостаточно человек. Но я справился с этим — даже когда один из авроров вдруг рявкнул мне: «Сидеть!» — и я по привычке опустился на пол. Это должно было показаться невыносимым, но после ритуала подобные мелочи больше не задевали меня.
Получив все необходимые документы, я вернулся домой. Мой счет в банке был аннулирован в пользу Министерства, но, к счастью, отец привил мне свое недоверие к банкам, и крупные суммы были спрятаны в тайниках. Я отправился в город за палочкой, и люди окружили меня. Кто-то просто хотел поглазеть, как на дикое животное, а некоторые поздравляли и казались искренними. Откуда-то появились журналисты. Мне пришлось аппарировать прямо из магазинчика Оливандера.
Палочка постоянно со мной, но иногда кажется, что она мне даже не нужна. Магия бурлит на кончиках моих пальцев, свободная и жадная. Я призываю книги из комнат и убиваю комаров заклятьем, создаю ремонтные заклинания на ходу. Говорят, с магическим потенциалом как с волосами — чем дольше их не трогаешь, тем лучше они потом будут.
Я снимаю котел с огня и опустошаю его. Одного флакона достаточно для пробы — потом я смогу изучить зелье, попытаюсь отыскать, в чем моя ошибка. Рано или поздно должно получиться. Это просто эксперимент, научный интерес, самолюбие, искушение сложным профессиональным вызовом. Не геройство и не благотворительность. Я не лгал, когда меня спросили, буду ли я мстить бывшим хозяевам, буду ли я отыскивать знакомых рабов. Не собираюсь размениваться по мелочам — что в этом толку? Во всем случившемся виноват я сам, да еще политика Министерства. Ну и человеческая натура, конечно, но с этим я ничего поделать не смогу.
Помня о данном обещании, я написал что-то вроде письма, настолько откровенное повествование о моей свободе и рабстве, какое только смог себе позволить. Запечатал в конверт и написал на нем адрес миссис Льюис. Конверт лежит в верхнем ящике моего стола, и каждое утро я говорю себе, что нужно его отправить.
Никто из них не приходил по мою душу — если бы и попытались, магический барьер не впустил бы их. Он открыт лишь для одного человека, которого я запретил себе ждать.
Мне, разумеется, пришлось впустить в дом проверяющего из Министерства. На нем была форма, он был вооружен и вел себя агрессивно — думаю, просто не знал, что со мной делать. С живым парадоксом, со свободным рабом. Я нагрубил ему, а он прикрикнул на меня, и мои руки затряслись — пришлось спрятать их за спиной. Я спросил его имя, и он перестал быть просто безликим магом, а стал Терренсом МакВигеном. После этого дела пошли лучше. Он сказал, что будет проверять мою палочку и мое жилище на предмет запрещенной деятельности еще некоторое время — из-за скандальной связи с мистером Поттером, которого в газетах теперь представляют кем-то вроде главаря экстремистской группировки. Самое смешное, я действительно не знаю, стоит ли кто-нибудь из моих гриффиндорцев за всеми этими безобразиями и убийствами хозяев, прокатившимися по стране, как волна безумия. И еще я не могу понять, как к этому относиться. Возможно, каким-то грязным уголком своей души я хочу, чтобы Поттер имел к этому отношение.
URL
-
-
14.10.2012 в 20:49fandom Harry Potter 2012
Я честно стараюсь не думать об этом, не думать о Гарри Поттере, я приказываю себе и ему тоже, я приказываю ему не приходить ко мне во сне, я умоляю его прийти наяву. Но когда Поттер слушался приказов? Когда он слышал мои мольбы? Он сметает дамбы, рушит коробки, разбивает стеклянные стены между нами каждую ночь, в каждом сне, который я не должен видеть. Когда я пью Зелье Сна-без-сновидений, я брежу наяву: Гарри-Гарри-Гарри, вечно он, жжет в груди, там, где никогда больше не будет ничьей метки.
Гарри Поттер сидит на перилах моей террасы, и ветер задувает ему под футболку. Его очки сверкают.
— Ты забрал мое сердце, — говорит он, и секунду я верю, что это действительно так. А потом поднимаю глаза. Гарри тоже смотрит наверх, туда, где над нами висит стеклянная безделушка, играющая солнечными лучами.
— Хочешь, чтобы я вернул его? — спрашиваю, не смотрю на Гарри, потому что пытаюсь нарезать корень ярутки. Пальцы прыгают по ножу, нож — по пальцам, ярутка целая, но вся в крови. Я приходил за травами в магазинчик на Косой аллее, был под Оборотным, конечно же. Продавец начал обсуждать случившееся — все о «нашей истории», все молол своим поганым языком, медленно отвешивая мне такой да этакой травы, порошка и жуков, и когда мне это надоело, я приказал ему: «Замолкни». Приказал так, как делал всю жизнь, сердито и грубо, будто я имею на это право.
И он замолчал.
Но кому я чаще всего приказываю, так это себе. «Не поднимай глаз», «Не пиши ему», «Не унижай себя», «Не доставляй ему проблем», «Хватит хныкать, жалкое ты создание»; я говорю с самим собой, как с худшим из учеников.
Я говорю себе теперь: «Не спрашивай его», — и все-таки спрашиваю о самом страшном:
— Ты хочешь, чтобы я вернул его?
Сердце качается над нашими головами, и Гарри вдруг снимает очки.
— Нет. Оставь себе.
Я не вполне уверен, что он понимает второе течение нашего разговора, это же твердолобый Поттер, простой, как шар. Я не уверен, и следующие мои слова — все равно что шаг по льду:
— Можем разделить его на двоих.
Это максимум, что я могу выдавить; что-то душит меня, тянет за шею, как магическая связь. Только это более прочные узы и куда более старые, они мешали мне слишком долго.
Поэтому — только назло им — я и добавляю:
— Я бы хотел этого.
Потом мы пьем чай. Гарри сидит в кресле, подобрав ноги, дует в кружку, его очки запотевают. Я совсем не вижу его глаз, когда он говорит небрежно:
— Знаешь, ты мог бы и не выжидать, когда никого не будет дома, чтобы зайти в гости.
— Не хотел беспокоить.
— Это было довольно трусливо. — Он хитро смотрит, будто ждет от меня какой-то секретный пароль-отзыв, но мне нечего возразить. Вместо этого я спрашиваю то, что терзало меня все эти ночи, наплывало, как волны на стену дома:
— Что ты видел тогда, в Визжащей Хижине?
И Гарри мрачнеет.
Нам показали разное — я понял это сразу, когда подошел к Гарри в Хижине. На лице его не отражалось никакой вины, никакого сожаления. Только тупая усталость и отпечаток недавно перенесенной боли — я боялся, что он уже никогда не сотрется.
— А ты что видел?
Мне хочется по-детски спорить: «Я первый спросил». Но в голове уже разматывается клубок воспоминаний, запущенный вопросом. Я видел, как Гарри предлагали работу в Министерстве. Война только кончилась, я еще подыхал в тюремном лазарете. Закон о рабстве еще не был принят; Поттеру предлагали решить нашу участь на правах победителя. Гарри воспользовался своим правом сбежать на море и не видеть плохого, не слышать плохого, не говорить о плохом. Не знать. Пара картинок о том, как он гуляет на море — по берегу и по перилам моста, по узким улочкам, с фруктовым сорбетом и вином в пластиковом стаканчике. Эти картинки похожи на снимки из его фотоальбома, только красок больше и Поттер все время в кадре.
А потом — словно во сне, когда реальность скачет с одного на другое, — Поттер уже горит желанием избавить Британию от такого мерзкого закона, пусть даже придется опять ввязаться в неприятности. Ему настолько стыдно и мерзко от происходящего, что он даже готов жертвовать своей личной жизнью и своей свободой в некотором смысле. Ведь его свобода кончается в тот момент, когда он покупает меня с торгов. Я вижу, как Поттер обсуждает со своими друзьями, что можно из этого выжать — из этой ситуации, из этого человека. Как помочь другим, располагая одним сломленным Северусом Снейпом? Конечно, все это звучит мягче и совестливей. Вполне по-гриффиндорски. Затем — то, что я знаю наверняка или успевал ухватить краем глаза, краем уха, краем сознания. Интервью. То, которое мы дали вместе, и десятки, которые Гарри давал один. Планы и схемы, составленные в ученической тетради Грейнджер. Письма в поселения оборотней, поддержка драконологов. Сила, набирающая обороты. И посреди этого — тихое предложение, вполголоса, неофициально. В тесном кабинете — видимо, рабочее место Поттера. Мужчина в министерской мантии просит остановить все это. Весь этот шум и безобразия. Он предлагает взамен свободу. Свободу Северусу Снейпу — словно с наклейки прочитал. Поттер отказывается от меня, я становлюсь собственностью Министерства, и представитель Министерства отказывается от меня тоже. Двойное отречение, ни одного хозяина. Я буду принадлежать самому себе.
Поттер отказывается. Он собирается идти до конца — через ритуал, и при чем здесь свобода, если все это — просто способ показать людям, как нужно бороться? Если я — снова орудие в чужой битве?
Мне стало так плохо от этого, что на секунду я даже поверил. А потом вспомнил, с кем имею дело. Вспомнил, что это мой Поттер.
— Ну, так что? — он щурится, поправляя очки. — Что ты там видел?
— Бред какой-то, — отвечаю честно и поднимаю бровь. — А ты?
— Тоже бред. Полнейший.
— Что теперь? — спрашиваю я и приказываю себе заткнуться. А потом приказываю себе прекратить приказывать.
— Как насчет пиццы? У тебя здесь пусто, никакой еды — понятия не имею, чем ты питаешься. Можно и лапшу заказать, если хочешь — я знаю одну неплохую, с тунцом и перцем. Или сгоняем домой — Гермиона холодильник набила так, будто я до магазина дойти не способен.
— Домой, — повторяю я, но Поттер не слышит, занятый планами.
— А потом ляжем спать. Знаю, знаю, день в разгаре, но я так устал, если честно… снится всякая фигня, достало уже.
— Поттер…
Он глядит жалобно и злобно — каким-то удивительным образом ему удается сочетать это.
— Поттер, мне нужно заняться зельем.
— А.
— Ты можешь лечь в гостиной, там есть кушетка. Только не свали книги, я серьезно, там есть редкие…
Не успеваю закончить — Поттер уже радостно топает вглубь дома, чем-то громыхает (ради его же блага надеюсь — не моей башней книг). Я неторопливо работаю на террасе, пока солнце не начинает садиться.
Гарри лежит в моей спальне поперек кровати. Хмурится во сне, челка сбилась в сторону, открывая шрам. Без очков лицо кажется незнакомым и совершенно беззащитным. Я целую его в переносицу, умирая от отвращения к себе за такую сентиментальность.
Укладываю стеклянное сердце Гарри на грудь, укладываюсь рядом с ним, закрываю глаза.
Чувствую себя свободным.
fin.