понедельник, 29 октября 2012
09:19

читать дальше

URL
08:59

Молоко и желатин для лица – средство от «черных точек»

А этот рецепт станет настоящей находкой не для взрослых женщин, а для молодежи, страдающей от «черных точек» на лице и, в частности, на носу. Из молока и желатина можно приготовить настоящий очищающий «пластырь».

Оба компонента нужно смешать между собой в равных пропорциях – по 1-2 ст. ложки. Затем смесь подогревают до тех пор, пока она не станет похожей на густой клей. Лучше это делать в микроволновке – хватит 10 секунд. Клееобразную массу набирают кисточкой и наносят на те места, где есть «черные точки». Нужно подождать всего 10-15 минут и затем резким движением сорвать желатиново-молочный «пластырь»: кожные поры сразу очистятся, а все загрязнения останутся на пленке.

URL
08:56

читать дальше

URL
суббота, 27 октября 2012
04:46


URL
пятница, 26 октября 2012
16:25

читать дальше

URL
16:21

читать дальше

URL
16:07


URL
06:06


URL
понедельник, 22 октября 2012
10:14


URL
суббота, 20 октября 2012
21:49


URL
среда, 17 октября 2012
15:23


URL
10:38

читать дальше

URL
10:37

читать дальше

URL
вторник, 16 октября 2012
21:35


URL
18:20

Гимнастика против целлюлита:

1. Сядьте на ковёр, спина прямая, ноги вытянуты, руки согнуты в локтях. Продвигайтесь на ягодицах, поочерёдно перенося вес тела то на одну, то на другую ногу (по 10 движений вперёд и назад). Повторите 3 раза.
2. Лягте на спину, левую ногу согните, приподнимите. Положите на её колено лодыжку правой ноги. Стараясь не отрывать поясницу от пола, подтягивайте левую к груди. Затем - то же, поменяв положение ног (10 движений каждой ногой). Повторите 3 раза.
3. Лёжа на правом боку, обопритесь на локоть левой руки, правую вытяните. Махи вверх левой ногой 25 раз. То же - правой, повернувшись на левый бок. После отдыха сделайте это упражнение ещё раз.

URL
воскресенье, 14 октября 2012
20:48

читать дальше

URL
19:52

читать дальше

URL
19:52

читать дальше

URL
18:54

«12
fandom Harry Potter 2012

— Я рад, что мы поссорились, — говорю я в потолок.

— Я был уверен, что ты… — он умолкает, не договорив. Потом берет меня за руку. Я закрываю глаза и засыпаю. Просыпаюсь от кошмара, утыкаюсь лбом Снейпу в плечо и снова засыпаю. Мне снится, что меня любят.


11

Субботнее утро, страшная жара, мы с Поттером даем представление.

— Поттер, не на глаз, а двести граммов, — говорю я и жду взрыва.

Душно, жарко, все окна в доме настежь, но в моей лаборатории окна не предусмотрены — Поттер их не предусмотрел, и теперь пыхтит, но не признает ошибки. Это правильно: если их не признавать, они могут тебя тоже не признать и пройти мимо.

— Не кубиками, а пластинками, и у тебя к ножу прилипла чешуя — его нужно вытереть, — говорю я и жду взрыва.

Всю неделю он пропадал на работе, вечерами мы разговаривали, потому что книги он куда-то унес, а делать ему вечерами нечего. Говорил в основном он, потому что боялся ляпнуть что-нибудь не то, а Поттера это никогда не останавливало.

— Подними огонь до двухсот градусов. Поттер, у тебя же есть волшебная палочка, воспользуйся ею! — говорю я и жду взрыва.

Мы готовим зелье. Это идея Поттера, не моя. «Частные уроки», вот в каком словосочетании кроется его великая жалость и не менее великое, пусть и снисходительное благородство. Я согласен на любое благородство, даже на фирменное гриффиндорское, от которого больше проблем, чем выгоды. В конце концов, я проверяю границы его терпения. Я целую неделю этим занимаюсь, с той самой секунды, как практически отчитал своего хозяина, оскорбил его, пожелал ему стать рабом, а в ответ получил разговор по душам и доверие. Он спал рядом со мной, даже не задумавшись о последствиях. Даже не испугавшись той злости, малую часть которой я ему показал. О, во мне много, много злости, она бурлит, она разъедает меня, она просится наружу.

Я все жду взрыва.

— Поттер, оно должно быть синим, а не голубым. Ты плохо вытер нож.

И вот он, взрыв.

— Заколебало! — Поттер швыряет корень мандрагоры на стол, вылетает из тесной, душной комнатки. Я гляжу, как зелье в котле поднимается, покрываясь пузырями. Если я выключу огонь под котлом в отсутствие Поттера, у меня отнимутся руки? Поттер возвращается, когда зелье начинает выкипать. Зачесывает назад мокрую челку. С пальцев капает холодная вода.

— Ну, что дальше делать? — бурчит он. И я командую. Командую своим хозяином.

Мы возимся с простым в общем-то зельем до самого вечера. Поттер работает моими руками, я служу его головой. Вместе мы были бы идеальным человеком. Без него я не человек. Так жарко, что кожа будто пылает, и Поттер еще трижды бегает умываться холодной водой. Когда он уходит, я закрываю глаза и слушаю тихое кипение зелья в котле, вдыхаю соленый, стойкий запах пота.

В среду Поттер спросил, правда ли я его ненавижу.

Я принес ему бутылку виски, ту самую, которую он мне однажды подарил, а я припрятал. Принес ему, как трофей, как полудохлую мышь, и мы ее вместе прикончили. Вот после этого Поттер меня и спросил. Я его терпеть не могу, нуждаться в нем могу, понимать его могу, жалеть его могу, а терпеть — нет, не выходит. И спать с ним не выходит, я так и не ушел в ту ночь, а он же постоянно ворочается с боку на бок, и вздыхает, и даже говорит во сне какую-то ересь, а один раз прижался ко мне лбом, горячим, жестким! Я не могу с ним спать, могу только ждать, пока он проснется, и когда он жмется ко мне, представлять, что я снова в фургоне. Только с Поттером это не срабатывает, я не могу представить, что он — людская куча, в которой я растворялся. Не только потому, что одного Поттера слишком много даже для целой кучи людей, а потому, что он всегда стоял отдельно от куч, и в человеческую массу, в безликий поток не вливался. Когда Поттер прижимается ко мне ночью, это именно Поттер, и лгать себе бессмысленно. Почти так же опасно, как лгать ему, что меня просто убивает.

Он спросил, ненавижу ли я его, и пришлось ответить «нет». После чего я его сразу же, конечно, возненавидел.

Мы готовим зелье до позднего вечера. На что только Поттер тратит свой выходной, уму непостижимо! Я мог бы попытаться приготовить что-нибудь сам в его присутствии. Я бы лучше нашинковал суховерток, это точно, но я не хочу рисковать, не хочу шинковать суховерток, я хочу смотреть, как Поттер это делает, и говорить, что он это делает плохо. Зелье получается посредственным, оставляем его на подоконнике на кухне, и я надеюсь, что оно упадет вниз, так что не нужно будет его испытывать, но оно не падает, оно густеет, как положено, и к утру превращается в мазь. Поттер уже не чешется, но мы же не зря потратили всю субботу! Так что я размазываю густую массу по его плечам и спине, я сам это предлагаю, потому что боюсь, что он попросит первый, и тогда у меня не останется выбора. Я веду пальцами по его спине, пояснице, Поттер с облегчением выдыхает, красную сыпь охлаждает серая гадость, которой перемазаны мои руки. Поттер с облегчением выдыхает, а я почти не дышу.

Я закрашиваю Поттера серым, стираю его, я скучаю по безразличию, которое испытывал к его смерти. Было так легко не думать о нем, когда я считал его мертвым. Он не снился мне ни разу; а вот Люпин снился, и Люпин, и Блэк — в ушах звенело от их воя, а проснувшись, я обнаруживал, что вою сам. Это было еще до того, как я обеззвучил себя, как я научился встречать кошмары в тишине.

Мисс Уизли часто нас навещает. Они с Поттером запираются в спальне, я не желаю ничего об этом знать. Однажды я обнаруживаю себя приникшим к двери в его спальню: я напрягаю слух и слышу шепот Поттера, приглушенный голос Уизли. Они не сексом занимаются — разговорами, и отчего-то мне становится противно. Наверное, мое присутствие им мешает. Я разучился сливаться со стенами, этот навык приходит тяжело, а забывается слишком быстро. Поттер хочет от меня избавиться, и я впервые чувствую по этому поводу не перехватывающий дыхание ужас, а горькое раздражение и, возможно, слабый укол уязвленной гордости. Ну надо же! Не знал, что моя гордость еще жива. Прижимаю пальцы к груди, пытаясь почувствовать ее, словно гордость бьется в теле, как сердце. Обвожу пальцем метку, снова и снова, пока кожа не краснеет. Мисс Уизли выходит из спальни, она одета, все пуговицы застегнуты правильно, прическа не растрепалась. Она кивает мне, тянется за чашкой, поднимаясь на цыпочки, собирается сделать себе кофе. Я отнимаю у нее чашку. С корабликом. Это для Поттера, для гостей у нас белые. Мисс Уизли округляет глаза, глядит на меня с насмешкой. Ну надо же, я заставляю ее то плакать, то смеяться. Северус Снейп — катализатор эмоций.

Мисс Уизли пьет кофе, глядя куда-то перед собой, я стою у окна, вцепившись в кружку, потом наливаю себе кофе тоже. Пью из кружки с корабликом. Когда входит Поттер, тишина разбивается, и мы начинаем говорить о всякой ерунде. Даже я каким-то образом оказываюсь вовлеченным в разговор, и тон мой непозволительно едок. Непозволительно, но мне позволяют это, снова.

Смутным эхом воспоминание о времени, когда мне не требовалось на это позволения.

Я больше не жду наказания. Почти три месяца, как Поттер купил меня. У него было достаточно времени, чтобы показать свои худшие стороны. У меня было достаточно времени, чтобы разрушить его своим повиновением, своей слабостью. Этого до сих пор не произошло, и если однажды это все же случится, я испытаю облегчение — словно при возвращении привычной гравитации, даже если это будет означать падение в бездну. У меня такое чувство, как будто я пытаюсь взлететь, хоть мне этого и не приказывали.

В один из дней я захожу в комнату к Поттеру. Он на работе, он вернется к ужину, или не вернется — и тогда я буду ждать его до утра. От него будет пахнуть лесной хвоей, а может, пряными духами мисс Уизли, или потом, или алкоголем, я не буду принюхиваться в любом случае. Я захожу в комнату Поттера, хочу уснуть на его кровати; дело в том, что она волшебная: мне ничего не снится, когда я засыпаю на ней, а это лучший из возможных вариантов. Я прикидываю, смогу ли я руками Поттера соорудить Зелье Сна-без-сновидений, или проще взять из аптечки? Проще, разумеется, но я зачем-то вылил содержимое флакона в раковину, и значит, нам с Поттером придется провести еще один день в душном чулане, слишком близко друг к другу, чтобы это было удобно.

В его комнате слишком много солнца, слишком мало мебели. На узком подоконнике цветочные горшки, из сухой земли торчат карандаши, перья и ножницы, удивительные всходы. Письменный стол захламлен; я не решаюсь делать уборку в этой комнате, предполагается, что я в нее не захожу без разрешения хозяина. В чернильнице сухо, должно быть, Поттер из тех, кто предпочитает шариковые ручки. Я касаюсь перьев: пестрые и белые… У меня было алое перо, экстравагантный подарок Люциуса. Такое острое, что им можно было проткнуть палец, такое насыщенно-алое, что почти пахло кровью. Я гляжу на стопки бумаги, на бумажные комки; Поттер сминал их одним движением пальцев, должно быть; и, лежа на столе, они потихоньку расправлялись, стремясь принять прежнюю форму, но уже никогда к ней не возвращаясь.

URL

U-mail
Сообщество
Профиль
Поделиться

2012-09-26 в 20:32
fandom Harry Potter 2012
fandom Harry Potter 2012

Я гляжу на писанину Поттера. Ужасный почерк! Я читаю: «…никогда бы не подумал, что настолько изменится…», и еще я читаю: «…сказал, будто мясо отрывают от костей, и между ними воздух, и этот воздух болит…», я читаю: «…если вы хотите купить себе раба, так подумайте дважды…», фраза обрывается, я выдергиваю из горшка перо, сжимаю острие пальцами, стирая землю. Протыкаю бумагу насквозь, дописывая невидимое: «Но если все же купили, запирайте от него свою спальню». Хлопает дверь, словно от сквозняка, но это Поттер. Он поднимает брови, и его бледный шрам искажается. Я роняю перо, я сцепляю пальцы в замок — жалкая попытка показаться непричастным, жалкая попытка запереть себя, свое любопытство. Нужно изобразить сожаление, нужно изобразить раскаяние… Мое тело устроило диверсию: вместо того, чтобы опустить голову, я вздергиваю подбородок выше, сжимаю зубы, держусь за самого себя, скрючив пальцы практически в судороге. Поттер подходит, собирает бумаги со стола, бумажные комки падают на пол, сквозняк тянет их по полу, они будто пытаются сбежать, Поттер на них наступает. Он убирает все бумаги в ящик, целая стопка, я различаю аккуратный почерк Грейнджер; подумать только, я до сих пор помню почерки каждого из них, хотя практически забыл лица.

Поттер глядит на меня, и хочется закрыться от взгляда, но я встречаю его, как встречают скоростной поезд — грудью, всем телом, он почти отбрасывает меня к стене, этот взгляд. Поттер протягивает мне стопку бумаги, чистой бумаги, сверху кладет чернильницу и перо, Поттер говорит: «Чернила закончились, завтра куплю», он говорит: «Мне это даже в голову не пришло, ты мог бы и сказать!» Я открываю рот, но не издаю ни звука, тогда Поттер сжимает мой локоть (стопка в моих руках кренится, чернильница падает на пол, из нее вылетает синяя пыль), он говорит: «Может, тебе запрещено готовить зелья, но ведь теория в твоем распоряжении!».

Он ждет от меня каких-то научных исследований, гениальных открытий, смешно и лестно, что он такого высокого мнения о моем интеллекте. Когда он на следующий день вручает мне флакон с чернилами, то напоминает, что когда-то я интересовался защитой от темных искусств и мог бы работать в этом направлении.

Ради него, ради его стараний я изображаю энтузиазм, но большей частью вожу сухим пером по бумаге. Когда я наконец решаюсь испортить ее чернилами, я рисую метку. Круг, в котором витая «М» от Министерства сплетается с руной повиновения Поттеру. Мои руки забыли, как писать. Я слышал, что пианисты, лишившиеся возможности играть, используют воображаемые клавиши, извлекая невидимую музыку. Большую часть своей жизни я провел, поглощая чужие строки и выводя собственные. Когда я оказался рабом, я скучал по книгам. Порой мне снилось, что я держу толстый фолиант, что я открываю его, что я гляжу на страницы, но не могу прочесть, что на них. Все буквы кажутся такими знакомыми, но стоит вглядеться повнимательней, и я вижу только непонятные символы. Мне никогда не снилось, что я пишу.

Я вывожу на бумаге: «Слабо, всего два абзаца о свойствах. Дополнить! Используйте больше различных источников, загляните в библиотеку». Буквы выходят неаккуратными, перо кажется неудобным, а мне-то казалось, это как полет на метле — если уж научился, то никто у тебя этого умения уже не отнимет.

У меня отняли слишком многое.

Я пишу:

«1. гордость

2. насмешливость

3. надежду

4. воспоминания

5. тело

6. имя

7. желания

8. уважение

9. достоинство

10. одежду

11. палочку

12. дом

13. Хогвартс

15. голос

16. прошлое».

Я пишу: «Первые дни после войны я ждал одного из двух: либо поцелуй дементора, либо Орден Мерлина». Губы растягиваются в улыбке, смеяться над своими ошибками — приобретенный талант, все равно, что игра на невидимых клавишах: бессмысленно, но спасает, и никто не сможет отнять. Я пишу:

«1. смех над своими ошибками

2. мысли

3. сны

4. право на последнее неповиновение»

Список выходит не таким уж большим. Я пишу: «Однажды мне запретили спать, это был поединок между хозяином и моим организмом, его телом и моим телом, в каком-то смысле это было сражение, драка, только не такая примитивная, и мой организм победил, и связь наказала меня прямо во сне, но я уже не мог проснуться, слишком устал».

Я пишу: «Когда я не могу дышать, сердце начинает биться слишком быстро, я чувствую, как по нему расходятся трещины, но когда Поттер кладет руку мне на грудь, это проходит».

Я пишу: «Мы не называемся друг другу, и страшнее всего узнать кого-то из прошлой жизни, потому что тогда придется вспомнить, что это ты, и все станет более настоящим. Легче притворяться, что это не с тобой или как будто ты играешь роль; мне часто приходилось играть кого-нибудь, то подлеца, то шпиона, то влюбленного, то учителя; роль раба не так уж сильно отличается от всех предыдущих, только прежде, чем что-то сказать, надо очень внимательно слушать суфлера, никакой импровизации. Однажды я видел женщину, я не вспомнил ее имени, мать одной из учениц, мы спали в одном фургоне, но между нами было слишком много людей, я отвернулся, она смотрела на меня, ночью она что-то мне шептала, боялась, что маг услышит, поэтому шептала очень тихо, в любом случае я не хотел слышать, и я не слышал. Мне было стыдно, что она видит меня, хотя она была почти обнаженной и в худшем состоянии, но мне было стыдно. Это было в первый год, тогда мне часто бывало стыдно».

Я пишу про девять шагов, я пишу про первый дом, первого хозяина, я пишу про горячую воду, холодную воду, горячую боль, холодную боль, пишу про смех, пишу про сны, про бессонницу, пишу про завтраки, которые я готовил и которые съедал, про ненависть, про вину, про желание убить, про желание быть убитым, про осколок, спрятанный под подушкой, про капитуляцию, про лабораторию, про кружку с корабликом, про стеклянное сердце, про метку на груди, про метку, которая была на спине, про метку, которая была на щеке, про метку, которая была на ладони, про метку, которая была на предплечье и осталась на предплечье, пишу про девять шагов, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один…

Поттер спрашивает: «Как продвигается работа?» — и я киваю.

Поттер решает устроить пир. Он притаскивает бутыль тыквенного сока, густого и ароматного. Я не пил тыквенный сок со времен работы в школе; там его подавали каждый день, но я предпочитал кофе. Поттер разливает напиток по высоким стаканам, ждет, пока я сделаю первый глоток, и тоже осторожно отпивает. Мы переглядываемся.

— Вкус совсем другой, — говорит он. — Совсем не как в Хогвартсе.

— Даже близко не стоял, — киваю я.

После этого Поттер заказывает пиццу с анчоусами и еду в коробочках — лапша с тунцом. Я отдаю ему тунец, я отдаю ему анчоусы, мы едим, сидя на ковре в гостиной. Я ненавижу рыбу, я ненавижу Поттера. Он учит меня управляться с палочками, говорит: «У меня на уроках не будет глупых размахиваний палочками!» — я говорю: «Мистер Поттер, где вы будете искать безоаровый камень?» Поттер пожимает плечами: «Обычно я ищу его в аптечке», мы ухмыляемся друг другу так, будто это в порядке вещей — ухмыляться друг другу и сидеть так близко, что лапша, упавшая с моих палочек, пачкает его джинсы.

Ночью я слышу, как он ворочается в своей кровати, скрипят пружины, я слышу, как он вздыхает. Я затыкаю уши руками, я двигаюсь, я жду, и он приходит. Он ложится рядом и мгновенно засыпает. Нам стоит поменяться кроватями, нам стоит…

Утром я сообщаю, что мы будем готовить зелье Сна-без-сновидений, Поттер кивает, прижимаясь лбом к моей руке; у него мягкие волосы, хотя они выглядят жесткими, и несколько минут я размышляю над этим, пока Поттер не уходит босиком в туалет, а оттуда на кухню, сопеть в чайник и просыпать кофе мимо кружки.

В другой день Поттер приходит с работы, пинает кресло, вцепляется себе в затылок всеми пятью пальцами, дергает себя за волосы. Я шагаю к нему, собираясь спросить, собираясь сказать, просто собираясь, но он выставляет чуть дрожащую руку, напрягается, ладонью ко мне, лицом от меня, рявкает:

— Не подходи ко мне!

Я ухожу в спальню, закрываю дверь; жаль, у меня нет замка, хорошо, что замка нет; я ложусь на кровать, но это слишком глупо — будто я обиженный подросток, убежал в спальню и бухнулся лицом в подушку, вот еще! Я подхожу к окну, утыкаюсь носом в стекло, так, что на стекле остается жирное пятнышко — сальноволосый, сальноносый; я усмехаюсь, и моя усмешка в оконном стекле кажется странно перевернутой. За окном кирпичная стена, она погружается в туман, потому что от моего дыхания стекло запотевает. Когда я уже совсем ничего не могу различить, я протираю окно ладонью и вижу, что наступил вечер.

Поттер гремит посудой на кухне, Поттер зовет: «Снейп!» — я дергаюсь, закрываю глаза; Поттер зовет, хозяин запретил подходить, провались ты, Поттер, я так устал. Поттер снова орет: «Снейп!» — и потом: «Ты чего, обиделся?» Скрипит паркет, Поттер топает, как стадо слонов, его всегда легко было обнаружить даже под мантией-невидимкой, его невозможно не видеть. Он заходит ко мне в комнату, я проглатываю «пошел вон», оно чуть не застревает у меня в горле. Поттер вздыхает, говорит хрипло:

— О, давай вот только без этих штучек, я так жутко устал!

Я гляжу в окно, в собственные глаза, отраженные в стекле, я гляжу на отраженного Поттера, стоящего за моей спиной.

Он трет лоб, хмурится, в одной руке кухонное полотенце.

— Как же ты меня достал, — говорит Поттер, и я втягиваю голову в плечи; вот так, начинается, скажи это, скажи какую-нибудь мерзость!

— Не хочешь — не надо, — цедит Поттер, — Изображай тут оскорбленного принца, а я пошел есть.

URL

U-mail
Сообщество
Профиль
Поделиться

2012-09-26 в 20:33
fandom Harry Potter 2012
fandom Harry Potter 2012

Я пытаюсь сообразить, как именно должен выглядеть оскорбленный принц, хозяин сказал изображать его, чертов Поттер и его длинный язык! За моей спиной хлопает дверь. Вот уж кто ведет себя как обиженный подросток!.. В желудке что-то вскипает, это больно, очень больно, хочу закричать, позвать на помощь, он коснется меня… Не могу кричать, не получается выполнить приказ, я пытаюсь, я ведь даже взлететь могу, надо скорчить гримасу, но выходит только корчиться всем телом. На пальцах кровь, я слизываю ее языком, нужна вода, жидкость, хоть что-то, что потушит этот огонь, обжигающий все тело изнутри, нужда вода, но есть только кровь, во рту тошнотворный привкус, я глотаю, глотаю, кашляю. Я не могу сказать, сколько это продолжается, потому что свет то включается, то гаснет — или это мои веки, или я слепну.

Нежные пальцы касаются моей щеки, ведут от скулы к уголку рта, так осторожно, так бережно… Это Поттер, это может быть только Поттер. Он бьет меня по щеке, потом сильнее, потом со всей силы, и я открываю глаза. Он говорит: «Черт», и еще: «О, черт», и шмыгает носом, а потом он говорит: «Посмотри на меня», и начинает смеяться, зажмурившись; я смотрю на него, только на него и смотрю, все лицо у него мокрое, а так хочется пить. Я пытаюсь приподняться, и Поттер наклоняется ко мне, я касаюсь губами его щеки, но слишком солоно, и по его лицу теперь размазана моя кровь. «Пожалуйста, — говорит Поттер, — Пожалуйста…» — но не заканчивает фразу, и я не могу выполнить его приказ, и я засыпаю.

Я просыпаюсь в своей постели, я просыпаюсь, лежа на Поттере. Мой затылок лежит на его груди, и когда он дышит, кажется, что меня качают волны. Поттер гладит мне волосы.

— Зачем ты гладишь мне волосы? — спрашиваю я, и это «гладишь волосы» звучит так интимно, что я смущаюсь. Поттер не смущается, Поттер подпрыгивает от неожиданности, он говорит:

— Ебаный карась!

А я говорю:

— Меня так еще никто не называл, — и снова спрашиваю: — Зачем ты гладишь мои волосы?

Его рука замирает и тут же становится неуклюжей; он долго выпутывает пальцы из прядей, наконец ему это удается ценой нескольких вырванных волос — я не морщусь, меня качает море.

Море говорит:

— Это что было за цирковое представление? Я захожу к тебе в комнату, а ты на полу, вся шея в крови, вся рожа в крови!

Он сглатывает, судорожно вздыхает, а потом небрежно добавляет:

— Я проверил, под кроватью Нагини нет, в шкафу тоже, где ты ее прячешь?

Я гляжу на свои руки, под ногтями почерневшая, засохшая кровь, я тянусь к шее, но Поттер хватает мое запястье.

— Не трогай. — Потом: — Извини. Трогай, если хочешь, но постарайся осторожно, ладно? Я не ас в медицинских чарах, ты… черт. — Он застывает, на море штиль, я ощупываю воспаленные шрамы. Они отзываются болью на легчайшее прикосновение, но я не могу прекратить их трогать, прослеживаю пальцами каждый. — Это я, да? — спрашивает Поттер напряженно.

— М-м?

— Это я. Я тебе что-то сказал, да? Черт. Я что-то вчера ляпнул, да? Типа приказа?

Типа приказа. Я ухмыляюсь. Закрываю глаза, поворачиваю голову так, чтобы удобней было лежать на Поттере.

— И магическая связь… Снейп! Да не засыпай ты, черт!

Я открываю глаза.

— Черт. Черт. Черт. Извини меня. Я постоянно… я все никак не привыкну. У меня не получается. У меня ничего не получается! — он почти кричит. Он зол. Я не боюсь. Я испытываю странное чувство. Будто сердце прищемили.

— Не мог бы ты… пожалуйста… — просит Поттер, я скатываюсь с него, и он встает с кровати. Идет к двери, осторожно перешагнув следы крови на ковре.

— Поттер, — мой голос звучит странно. Поттер оборачивается, напряженный, хмурый. Все черты его лица кажутся жесткими. Челюсть напряжена, будто он изо всех сил сжимает зубы. Очки чуть съехали, глаза заплаканные.

— Ну? — резко говорит он, переступает с ноги на ногу, хочет сбежать, хочет спрятаться, хочет отвернуться. Жалеет, что ввязался во все это, жалеет себя, жалеет меня. Что я сделал с его жизнью? Почему он со своей невестой живет отдельно и вынужден прятаться от меня в спальне? Почему ему приходится каждый вечер проводить с чужим, по сути, человеком, вместо того чтобы отдыхать с друзьями? Почему ему приходится следить за каждым словом ради меня, почему ему приходится снова и снова чувствовать себя виноватым за то, в чем его вины никогда не будет? И почему меня это должно беспокоить? Я не просил его, он сам никак не перестанет спасать всех подряд. Я хотел бы работать — некоторые рабы находят работу, не требующую колдовства, — и я хотел бы вернуть ему деньги, что он заплатил за меня, вернуть ему деньги за мою одежду (он купил мне все, вплоть до трусов), за еду. Но его доброту я возвращать не собираюсь.

— Ну, что такое? — говорит Поттер устало, его челюсть расслабляется, плечи поникают. Я не знаю, что нужно ему сказать, как ему объяснить все, как его задержать. Я прошу:

— Могу я называть тебя Гарри?

И он улыбается. И он возвращается на кровать. И я засыпаю.

А на следующий день у Поттера выходной; о причинах вчерашнего скверного настроения он говорить не хочет, отделавшись кратким: «Проблемы с прессой». Он притворяется, будто вчера ничего не произошло, изо всех сил изображает бодрость. Он предлагает мне прогуляться, и в этот раз я не отказываюсь. Он накидывает на нас дезиллюминационные чары, сжимает мою руку, и мы аппарируем.

Мы оказываемся на перилах моста, видимо, у Поттера не слишком хорошо обстоят дела с аппарацией. Это какой-то южный город, здесь жаркая осень, пахнет морем, медовыми дынями и лиственницами. Поттер садится на перила, болтает ногами над темной мутной водой. Я осторожно устраиваюсь рядом. Привыкаю к большим пространствам, к свежему, чужому воздуху, кружащему голову. Я вспоминаю, когда в последний раз выходил на улицу. Если бы у Поттера был пес, он бы давно загнулся. Но во втором доме меня вообще наружу не выпускали и запрещали подходить к окнам, там было хуже, конечно.

Поттер так бешено болтает ногами, что я боюсь, как бы он не свалился. Поттер говорит: «Я здесь жил», — показывает рукой куда-то вправо. Говорит: «Тебе нравится?» — я киваю, но он не смотрит. Он смотрит вниз; там, на поверхности темной воды, два силуэта, два придурка на перилах моста. Поттер как-то лихо и стремительно вскакивает на ноги, шатается, я боюсь за него, я хватаюсь за его кроссовки, это глупо, у него ведь есть палочка, он всегда сможет аппарировать в полете, хотя это и не рекомендуется учителями аппарации. Поттер протягивает мне руку, чтобы я встал рядом. Здесь сильный ветер, бьет то в живот, то в спину, мы оба шатаемся. Поттер раскидывает руки в стороны, закрыв глаза, рукава его футболки хлопают, как крылья птенца, слишком короткие, чтобы удержать в воздухе. Я не раскидываю руки, я просто стою, ветер гладит мои волосы почти как Поттер, только немного грубее, хочется куда-нибудь побежать, просто чтобы почувствовать, как движется мое тело. Я поворачиваюсь и замечаю, что Поттер уставился на меня, его очки ловят солнце.

— Я знал, что тебе понравится, — говорит Поттер самоуверенно, я замечаю, что на щеке у него пропущенная щетина, бритва совсем затупилась, или у Поттера садится зрение.

Поттер говорит:

— Не бойся, если начнешь падать, я тебя левитирую.

Поттер говорит:

— Раньше я сюда приходил и не знал, что делать, понимаешь, поэтому я уехал; я не хотел ничего делать, и сейчас тоже не хочу, но ты не волнуйся, я сделаю все, что нужно. — Поттер вообще много болтает сегодня.

— Я не волнуюсь, — отвечаю я. Он пожимает плечами.

— Ладно.

— И не боюсь.

— О’кей, как скажешь.

— И вот еще что, Поттер…

— Ты собирался называть меня Гарри.

Я наклоняюсь и целую его. Отстраняюсь. Слежу за его реакцией. Он облизывает губы и морщит лоб.

— И что это было? Что-то типа благодарности?

Никогда прежде мне так сильно не хотелось его ударить. Хотя мне достаточно часто этого хотелось. Но так сильно — никогда прежде.

— Левитируй, — говорю я.

— Что?

— Левитируй меня, — говорю я, наклоняюсь и падаю с моста. А потом лечу. Вот что я называю изящным завершением разговора.

Через два дня приходит мисс Уизли, и я слышу, как они с Поттером ругаются за закрытой дверью. Слышу, но не слушаю. Мне нечего делать, поэтому я делаю омлет из трех яиц и прокисшего молока. Подумав, добавляю на сковороду зеленый горошек. До меня долетает: «Ты должен ему сказать» и еще: «…зашло слишком далеко». «Не так уж и далеко», — думаю я, добавляя еще гороха.

Мисс Уизли заходит на кухню и становится у меня за спиной, что очень нервирует. Я поворачиваюсь к ней, складываю руки на груди, складываю два и два, получая девятьсот восемь. Мисс Уизли открывает рот, но хватает ее только на решительное:

— Знаете…

Качаю головой.

— Не знаю. Но догадываюсь. — Я опускаю взгляд с ее лица на живот, чуть более округлый, чем неделю назад. Она, помедлив, кладет на него ладонь и ворчит:

— Это-то тут при чем?

— Совершенно ни при чем, — отвечаю я бесстрастно, мое спокойствие заслуживает аплодисментов; я прикидываю, расторгнет ли Поттер контракт или подарит меня кому-нибудь или мисс Уизли согласится терпеть меня поблизости?

— Послушайте, Северус, — начинает она жалобно, я недоуменно поднимаю брови, долгий взгляд — и она, смутившись, лепечет: — То есть профессор… мистер Снейп.

«С возвращением», — шепчу я себе под нос, повернувшись к омлету. Мисс Уизли за моей спиной тяжело вздыхает.

URL

U-mail
Сообщество
Профиль
Поделиться

2012-09-26 в 20:34
fandom Harry Potter 2012
fandom Harry Potter 2012

Поттер говорит, что «эту дрянь есть невозможно», и снова заказывает пиццу, мисс Уизли хочет с ананасами и помидорами, Поттер — с анчоусами, а я хочу бензопилу, но не все мечты должны исполняться. Так что мы едим пиццу, сидя на ковре (у Поттера на этот счет странные традиции), и я слушаю их болтовню, словно они все никак не наговорятся, словно у них бесконечный запас слов, и воспоминаний, и шуток, и сплетен. У меня стучит в висках и хочется спросить: «Кто там?» — или громко рассмеяться, или сделать еще что-нибудь идиотское, но я только снимаю анчоусы со своего кусочка и перекладываю их Поттеру. Вечером мисс Уизли уходит, Поттер дремлет на диване, положив руку мне на плечо, а я сижу на полу и отковыриваю кетчуп с ковра.

— Давай завтра на море? — бормочет Поттер сонно. — Ты плавать умеешь?

— Холодно, — говорю я сквозь зубы.

— Ну, мы согревающие чары накинем. Можно от магглов квадрат моря отгородить и там купаться. Можно даже ночью пойти.

— У меня плавок нет.

— Ну так мы голые, — Поттер не то фыркает, не то хрюкает, уткнувшись носом в диванный валик. Зачем-то чешет мне плечо.

— Мисс Уизли ждет ребенка? — спрашиваю я, словно надеясь, что Поттер скажет: «Нет, не ждет» и это окажется правдой.

— Мгм…

— Поттер, а свадьба когда?

Он вздыхает, раздражен, что не даю спать, убирает руку с моего плеча, отворачивается к диванной спинке. Голос звучит глухо:

— Какая еще свадьба?

— Свадьба года. Которую все ждали едва ли не с твоего шестого курса, когда юной Уизли было пятнадцать. А Альбус пророчил еще с того дня, когда ты спас ее от лап дракона, прости, василиска.

— А что у Дамблдора было по Предсказаниям? — огрызается Поттер. — И вообще-то она не мисс Уизли. Она уже давно миссис Льюис. И мистер Льюис башку мне открутит, если я попытаюсь на ней жениться, так что уж извини, тут ничего не выйдет.

Я поворачиваюсь и гляжу на его спину, обтянутую домашней майкой.

— Тогда что ты должен мне такого рассказать?

Он глубоко вздыхает, и я отдергиваю пальцы, почти коснувшиеся его спины.

— Значит, подслушивал, да? От старых привычек невозможно избавиться?

— Скорее уж не нашел достаточно плотные беруши.

— Пф-ф… — Поттер садится, поворачивается ко мне и мрачно глядит на свои колени. — Ну ладно. Хорошо. Я скажу. Но ты постарайся меня не убивать, а то опять магическая связь включится. — В эту секунду я уверен, что Поттер воспринимает сложнейшее сплетение магических нитей как маггловский приемник. — В общем… мне стыдно, и… мне еще в тот раз было стыдно, когда… я, в общем-то, так и не попросил прощения, а теперь снова…

— Заканчивай фразы. Просто… заканчивай фразы, Поттер.

Я жду худшего. Поттер мнется еще пару минут и наконец признается, что прочитал мои записи. Про все, про фургон, и про помост, и про Тот День, он все прочитал. Еще два дня назад. Он… знает.

Поттер умолкает, прикусив губу и все смотрит вниз, и его ногти царапают диванную обивку. Я пытаюсь вспомнить, было ли что-нибудь в его взгляде все эти дни, пытаюсь понять, что он думает обо мне теперь, когда все знает, когда знает то, о чем говорить вслух невозможно, а писать так легко и горько.

Он откашливается и поднимает на меня глаза, серьезные и виноватые, говорит:

— Северус… — И меня не хватает даже на суровый взгляд «профессор-Снейп-сэр». — Ты очень сильно злишься? — спрашивает он. — Ты сейчас кинешь в меня банкой с тараканами?

— Там были тритоньи глаза, — поправляю я, а Поттер упрямо наклоняет голову.

— Тараканы.

— Тритоньи глаза. Это же моя лаборатория, мне лучше знать.

— Это же в меня кидали, я хорошо запомнил! Тараканы.

— Я не мог в тебя кинуть тараканами.

— Еще как мог!

— Они дороже тритоньих глаз, я кидаюсь только тритоньими глазами.

— Может быть, в остальных. Но я же особенный. Так что это были тараканы.

— Поттер, ты упрямый идиот. И вдвойне идиот, если считаешь идиотом меня. Стал бы я писать нечто тайное и оставлять это на подоконнике, зная про твой любопытный нос?

Неловко пожимаю плечами, прежде чем сказать стыдную правду.

— Я написал это для тебя.


12

Вообще, я с самого начала был уверен, что выход найдет Гермиона.

Он нам очень нужен, этот выход, потому что можно хоть революцию устроить, это уже не важно. То есть важно, конечно, но нас со Снейпом уже не спасет. Магический контракт заключен, и плевать на всякие министерские бумажки — связь можно перекинуть на кого-нибудь — не разорвать, вот в чем дело. И если хозяин у Снейпа не я, то, значит, Министерство, не Министерство, так кто-то другой, но хозяин у него должен быть. А как его освободить, ни в одной книжке не сказано. Гермиона жутко разочарована, но повторяет, что этого следовало ожидать: в министерской библиотеке, да еще в общем доступе могут быть только подконтрольные книги — очень уж любит Министерство, когда все под контролем. Поэтому мы и попросили Минерву МакГонагалл нам помочь.

Письмо приходит Джинни, потому что мы из конспирации дали МакГонагалл маггловский почтовый адрес, ведь все совы сначала летят на проверочный пункт Министерства, а уж потом по адресам, такой порядок. Эндрю как раз треплется со своей подружкой по зачарованному зеркалу, когда раздается громкий треск.

— Что за черт! — вздрагивает Эндрю, потом передает мне зеркало. — Гарри, это тебя.

Когда я вваливаюсь в гостиную, письмо уже прочитано двести раз, а девчонки обсуждают великие планы. Джинни лежит на диване, положив ноги на подушку, а голову — на колени Гермионе, Гермиона вяжет нечто ужасно уродливое для будущего ребенка и рассуждает:

— Конечно, Министерство попытается ставить им палки в колеса. Будут переносить слушание, начнут тянуть время, Гарри аукнется, что он начальную подготовку не проходил…

— Зато им аукнется, что они на это глаза закрыли. У министерских работников поблажки, да, но никто не говорил, что они официальные! Так что им же хуже, если они этот вопрос поднимут. Гарри! — Джинни приветственно машет мне ногой, а Гермиона вручает распечатанный конверт. — МакГонагалл нашла ритуал!

Рабские узы, пишет МакГонагалл, это древняя и «базовая» магия. Существуют разновидности ритуалов, есть чары верности, схожие с рабством, есть сюзеренитет, гладиаторские чары и еще куча всяких, но они все на одной основе и подчиняются одинаковым магическим законам. Самый известный и безнадежный способ освободиться для раба — это убить своего хозяина прежде, чем магические узы убьют его. Если смерть хозяина мгновенна, то узы перестают действовать и никакой расплаты, никакого наказания, только свобода. Но если хоть секунда промедления, магические узы причиняют рабу страшную боль, они для того и существуют, чтобы обезопасить хозяина.

Я вдруг думаю о Снейпе в первые дни, сразу после покупки, когда он был совсем чужим и совсем чокнутым. Интересно, он думал о том, чтобы убить меня?.. Да нет, бред.

Я читаю дальше.

Разрушать чары пытались не раз, в книге «Продвинутые зелья» есть отвар, который ослабляет магические узы, дает рабу больше самостоятельности и позволяет игнорировать некоторые приказы хозяина, но у него очень короткий и нестабильный эффект. Есть ритуалы, но чаще всего они требуют серьезного риска, и, судя по примерам из истории, в большинстве случаев заканчивались смертью или увечьем раба. Но был один ритуал, который закончился благополучно. И, что большая удача, обстоятельства очень похожи на наши.

— Они были возлюбленными, Гарри! — сообщает Джинни, а я кручу пальцем у виска.

— Там тоже было замешено Министерство, — сухо говорит Гермиона. — Это было почти три века назад, и тогда был Магический Круг, он так и назывался, в Круг входили самые могущественные маги, они управляли магическими землями во всей Европе. В рабство отдавали только молодых девушек и юношей, они не доживали до тридцати. И часто их использовали для секса.

Я сажусь в кресло поудобней, морально готов к продолжительной и подробной лекции.

— Это были дети из бедных семей или из магических приютов, часто полукровки. Это все было в порядке вещей, почти у каждого знатного мага был раб, а иногда и несколько. Их дарили, ими менялись, их оставляли, когда ездили в гости, как благодарность гостеприимным хозяевам. О той паре, которая нас интересует, сведений не очень много. Имя мужчины, к сожалению, в истории не сохранилось, а девушку звали Аурелией. Она была рабыней, и ее этому мужчине подарил один из его друзей.

— А потом они влюбились друг в друга, — говорит Джинни мечтательно, мусоля пальцами ниточку пряжи. Гермиона сердито звякает спицами.

— Да, они полюбили друг друга, настолько, что хозяин решил девушку освободить. И стал искать способ в древних книгах…

— Настолько древних, что даже три века назад они были древние, а сейчас они уже в прах рассыпались, наверное!

— Джинни, не перебивай. В общем, он нашел ритуал, и попросил у Круга разрешение его провести. Круг долго совещался, Гарри, тебе тоже придется через это пройти, потому что разрешение Министерства для ритуала обязательно. Больше тебе скажу — Круг ритуал и проводил, там есть определенная магическая вязь, испытания создает сама магия, используя мысли и сомнения хозяина и раба. Про ритуал немного прописано в ММ.

— Где-где?

— В Манускрипте Мага! Ну, серьезно! Ты не можешь такого не знать. Это самая старая магическая книга, ну, кроме Магической Переписи, не важно; не делай такие глаза! Там что-то вроде руководства, и в то же время вроде Билля о правах, ну, не знаю… Главное, эта книга есть, это вроде главной ценности, как Старшая Палочка. Правда, я не знаю, в какой именно стране она хранится, но в Отделе Древностей и Артефактов должны знать точно, или в Отделе Внешней Политики, посмотрим.

URL

U-mail
Сообщество
Профиль
Поделиться

2012-09-26 в 20:35
fandom Harry Potter 2012
fandom Harry Potter 2012

— Гермиона, ты мне сейчас спицей в глаз ткнешь! Успокойся, мы во всем разберемся. — Джинни смотрит на меня. — МакГонагалл пишет, что в Хогвартской библиотеке есть записки того самого мужчины, он сам все описывал, понимаешь? Там много личного, это как дневник, — при слове «дневник» она слегка кривится, — но там и по делу есть. Он вроде как для истории записывал и для других хозяев, у кого похожая ситуация будет. Надо тебе съездить и самому почитать, а то из школы книги выносить не разрешено, да такое старье по почте не пошлешь, в факс не сунешь! — она определенно гордится, что знает слово «факс».

Я киваю, будто во сне, у меня от их трескотни все в голове спуталось. И еще — от мысли, что мы нашли способ. Нашли выход.

— Хочешь, я с тобой съезжу? — спрашивает Гермиона. Она не говорит: «Я поеду с тобой», она спрашивает, и видно, что никуда ей ехать не хочется. А я… я очень хочу, чтобы она поехала со мной, чтобы кто-нибудь поехал со мной; но я всю жизнь подчиняюсь каким-то дурацким законам, и сейчас тоже подчиняюсь, этот внутренний закон мне велит сказать:

— Не нужно, я сам. И я еду в Хогвартс один.

Первое, что я вижу, — забор. Высокий забор, отрезающий школу от Запретного леса, окружающий замок со всех сторон. За забором осталась и Ива, и половина квиддичного поля. Я изумляюсь: «Как же они играют в квиддич?» Избушка Хагрида тоже бы осталась за забором, если бы хоть сколько-нибудь уцелела. Пару секунд я стою на том месте, где мне всегда были рады, где мне слюнявил колени Клык, и подарили фотоальбом с колдографиями родителей, и где мне велели следовать за пауками, потому что пауки всегда приведут того, кто ищет что-то, к тому, что он ищет. Мне сейчас не помешала бы парочка пауков.

Когда я захожу в замок, я поражаюсь шуму. Я уже забыл, как могут голосить несколько сотен детей, собранных на обед в Большом зале. Видимо, обед только начался, потому что многие еще сбегают по лестнице и ныряют в дверной проем, ведущий в зал. Одна маленькая девчонка в хаффлпафской форме останавливается на нижней ступеньке, уставившись на меня, но сзади ее толкают, и она пробегает мимо. Никто из детей не пытается со мной заговорить, и, к счастью, меня никто не узнает. Я прикидываю, что старшекурсники еще могли застать меня, и стараюсь стать как можно более незаметным, что, конечно, сразу привлекает внимание.

— А ну, стоять, — говорит кто-то за моей спиной очень грозным тоном, и я машинально тянусь за палочкой. — Не вздумайте! — окрик, моя рука застывает у самого кармана, я вечно забываю, в какой карман ее сую. Хмури вообще не велел носить палочку в карманах, но покупать чехол на пояс или, того хуже, специальный браслет на запястье мне кажется глупым.

Я медленно оборачиваюсь, пытаясь изобразить на лице улыбку. На меня смотрит парень в темной мантии без всяких факультетских нашивок. У него каштановые волосы почти до плеч и очень куцая бородка, которую он, похоже, изо всех сил пытается отрастить. Я, готовый зарасти, как снежный человек, стоит мне три дня не побриться, испытываю глупую гордость и чувствую себя куда уверенней.

— Опустите палочку, — говорю я ему снисходительно, — не пугайте детей.

— Вы мне не указывайте. Кто вы такой и как прошли защиту?

— Какую еще защиту?

— Не придуривайтесь! — говорит он с таким презрением в голосе, что мне мгновенно становится стыдно, хотя я и не думал придуриваться. — Или вы отвечаете, или я вызываю авроров.

— Да я отвечаю, отвечаю. Никакой защиты я не заметил, просто открыл ворота и зашел, а зовут меня Гарри Поттер, — вот блин, думаю я, если окажется, что там на воротах какая-нибудь супермагия, а я ее не глядя смахнул, все решат, это потому, что я Гарри Поттер. Все решат, что я выпендриваюсь. — И вообще, странно вы как-то гостей встречаете в Хогвартсе.

— Гостей мы принимаем по определенным дням и по предварительной записи. Вы письмо присылали? У вас магический пропуск есть? Здесь охраняемая территория, хоть вы Гарри Поттер, хоть вы Мерлин с усами.

— Почему с усами? — это я от удивления. Тут же поправляюсь: — Почему охраняемая? Кто ее охраняет?

— Я, — он наконец опускает палочку — еще бы, столько стоять с вытянутой рукой, она уже дрожать начала. — И магический барьер. И пропускная система.

— И портреты, — предполагаю я.

— И портреты.

— И миссис Норрис.

— И миссис… какая еще миссис Норрис?

— Кошка Филча.

— Филча нет. Я вместо него!

— Ну и дела…

— К кому вы пришли?

— Да я так… навестить… погулять… — Подставлять МакГонагалл неохота. — Вспомнить юность.

— А вы ее уже забыли? — он снова презрительно фыркает, и сразу понятно, что уж он-то свою никогда не забудет, он не из таких. Я пытаюсь понять, сколько же ему лет. Вряд ли он старше меня, а чем дольше мы говорим, тем моложе он кажется. Может, вообще старшекурсник разыгрывает?

— Послушайте, ну это же школа, а не тюрьма! Не понимаю, из-за чего вы на меня накинулись. Я же здесь учился, я здесь воевал, между прочим, в этих самых стенах. И могу сюда прийти, когда захочу.

— Можете, — он кивает. — Получайте пропуск и приходите. А сейчас мне придется сообщить о вас директору.

— Сообщайте, — говорю я с облегчением. — Сообщайте, конечно!

— Следуйте за мной.

И я следую за ним. Вверх по лестнице, мимо стоящих навытяжку рыцарей, куда-то за гобелен. Я сначала думаю, там короткий путь или какой-нибудь тайный лаз, но там узкий коридор, стены седые от строительной пыли. Я этот коридор узнаю очень смутно, наверное, вел куда-нибудь в хаффлпафскую гостиную. Мы долго петляем, поднимаемся по узкой каменной лестнице, и я совершенно не узнаю свой Хогвартс. Мы встаем в какую-то деревянную клетку, и она взмывает в воздух, и только тогда я понимаю, что этот лифт заменяет летающие лестницы.

— А что стало с лестницами? — спрашиваю у юноши; он очень напряжен и всю дорогу косится на меня, будто ожидает какой-нибудь совсем уж дикой выходки.

— Они взбесились после войны. Тыкались в стены, сталкивались. Когда на них кто-нибудь вставал, пытались вылететь из Хогвартса, но всегда застревали в проеме, — он машет рукой вниз, где осталась каменная арка проема.

— Ну и дела, — глупо говорю я, и парень замолкает. Он молчит, пока мы идем по уже знакомому коридору, и в груди у меня все сжимается, когда я вижу знакомых горгулий у входа в кабинет директора. Ладони тут же потеют, будто я снова собираюсь нырнуть в Мыслеслив, а потом пойти навстречу смерти. Но мы проходим мимо горгулий, и парень стучится в неприметную дверь рядом с портретом какого-то бородача.

— По какому вопросу? — строго спрашивает бородач и ехидно добавляет: — Не надоело бегать каждые полчаса, Робби?

— На этот раз действительно серьезное происшествие, — играя желваками, цедит парень, а бородач хмыкает.

— Как в тот раз, когда мальчик расшиб коленку?

Парень снова стучит, громко и как-то отчаянно, и из-за двери раздается задумчивое:

— Можно.

Красивая женщина с темными короткими волосами склонилась над книгой, и мы пару секунд ждем, пока она не дочитает предложение. Она прижимает строчку пальцем и поднимает на нас глаза. Смотрит на Робби и мрачнеет.

— Ну? — роняет она неохотно. Потом стреляет взглядом на меня. — А вы кто?

— Я Гарри Поттер. — Ну не может быть, что меня совсем никто не знает. Я не то чтобы скучал по временам «Наша Новая Знаменитость», но все эти «Кто вы такой?» немного сбивают с толку. Помню, было время, когда совершенно незнакомые волшебники кидались ко мне через всю улицу, чтобы пожать руку и поглазеть на мой шрам.

— Ах да, — говорит она. — Я о вас читала. Новейшая История, победитель Волдеморта. Вы не похожи.

— На кого?

— На свой портрет в учебнике. И в газетах. Вы вообще на Гарри Поттера не похожи. Но это неважно. — Она пожимает плечами, предоставляя мне право быть похожим или непохожим на Гарри Поттера. — У вас ко мне какое-то дело?

— Да в общем-то нет…

Женщина переводит взгляд на моего спутника.

— Тогда почему вы снова отвлекаете меня от работы?

— Он проник на территорию школы. У него пропуска нет, он решил юность вспомнить, — жалуется Робби. Вся его грозная сдержанность куда-то ушла, теперь он едва ли не заикается. — И защита опять барахлит.

— Ладно, я с этим разберусь. С защитой. А вам, — она снова пришпиливает меня к месту тяжелым взглядом, — лучше уйти и вернуться уже как положено. Здесь охраняемая территория, просто так нельзя, даже если вы Гарри Поттер.

— Или Мерлин с усами, — добавляет Робби, а девушка морщится.

— Да уйду я, уйду, только можно мне сначала увидеть директора?

— Я директор, — говорит женщина. — Вы меня увидели. А теперь мне надо работать.

— А… подождите… а как же МакГонагалл?

Женщина хмурится, и на одну страшную секунду я уверен, что женщина скажет: «МакГонагалл нет, я вместо нее». Но она только касается изящного карманного зеркальца, лежащего рядом с чернильницей, и говорит:

— Минерва? Зайди на минутку. Тебя тут хотят увидеть.

Потом женщина кивает в сторону кресла, куда я тут же сажусь, и снова утыкается в книгу. Робби неловко топчется, глядя на директора, а потом понуро выходит. МакГонагалл приходит через пару минут, и я вскакиваю на ноги, едва подавив глупый порыв обнять бывшего декана. Она сильно постарела и уже не такая прямая и строгая, какой я ее запомнил. Прическа у нее прежняя, и губы в ниточку, только глаза выцвели и почти побелели, и еще она вроде бы меньше ростом.

— Гарри, — говорит она тепло, берет мои руки и сжимает их между своих ладоней. Потом поворачивается к директору, та по-прежнему читает, то и дело что-то помечая на странице. — Матильда, это Гарри Поттер!

— Да, он представился.

URL

U-mail
Сообщество
Профиль
Поделиться

2012-09-26 в 20:35
fandom Harry Potter 2012
fandom Harry Potter 2012

— Он учился на моем факультете, — говорит МакГонагалл гордо, и в горле у меня образуется комок. Я через силу улыбаюсь, когда женщина поднимает взгляд от страницы.

— Не хотите доучиться, мистер Поттер? Вы ведь потеряли год, кажется.

— Э-э-э, не думаю… — я кошусь на МакГонагалл, и она сжимает мои руки крепче. — Всему самому важному я уже научился.

— Если вам так кажется, — женщина снова теряет к нам интерес, и МакГонагалл тихонько выводит меня из кабинета.

Она ведет меня в Восточную башню, и когда нам навстречу попадаются ученики, они все одинаково кивают и говорят:

— Профессор Магонагалл, — и это сливается в многоголосье, когда мы идем через толпу. Но когда гулко бьет колокол, в коридорах мгновенно становится пусто, и это похоже на волшебство.

— Сейчас у меня окно, ты пришел очень вовремя, — говорит МакГонагалл радостно. — Нужно было написать, я бы тебя встретила. У нас здесь очень строго теперь с посещениями.

— Я заметил, — вздыхаю. — Знаете, я был уверен, что вы директор. Простите, — наверное, я ляпнул что-то бестактное, но МакГонагалл спокойно кивает.

— Меня хотели отправить на пенсию, но это же невозможно, Гарри, — она чуть улыбается, слепо глядит перед собой. — Иногда мне кажется, я вросла в Хогвартс, и стоит мне выйти за стены замка, как я рассыплюсь в пыль.

— Не такая уж вы и старая!

Она меня не слышит.

— Я теперь так хорошо понимаю профессора Биннса. Немыслимо даже подумать, что можно существовать вне школы. Что там вообще что-то есть… Я рада, что мне позволили остаться! Не так-то просто найти хорошего преподавателя трансфигурации. Знаешь, Гарри, у многих великих магов было плохо с трансфигурацией. Кроме Альбуса. Альбус замечательно менял предметы! Он очень любил метаморфозы. У него было такое прекрасное воображение.

Мы поднимаемся в кабинет Прорицаний. Никаких веревочных лестниц, снова жуткий лифт-клетка. Кабинет не узнать — никаких подушек, благовоний и занавесей из стеклянных бусин. Аккуратное рабочее место — чай в чашке еще дымится, книги заложены перьями вместо закладок. Книжные полки, удобные кресла, покрытые пледами, строгая деревянная ширма без лишних украшательств отделяет рабочую зону от жилой. Краем взгляда я замечаю заправленную кровать со смятой ночнушкой на покрывале, прежде чем МакГонагалл предлагает мне присесть. Она садится в соседнее кресло, призывает пузатый чайник и кружки, блюдце с печеньями-звездочками.

Я думаю, мы будем говорить о Снейпе, но мы говорим о школе. МакГонагалл говорит просто и спокойно, лицо у нее умиротворенное и смиренное, хотя то, как именно она вываливает на меня информацию, напоминает военные сводки. Она перечисляет потери: Хагриду, конечно, пришлось уйти, она так и говорит — «конечно», и сильнее поджимает губы, она поджимает губы после каждого имени, словно это пушечный выстрел по убитому, она говорит: Сивилла, Филиус, она говорит: Аргус, она говорит: Роланда ушла сама, и каким-то удивительным образом ей удается смешать в своем голосе и осуждение, и восхищение. Она говорит: Биннса отпустили, и я не понимаю, как можно отпустить призрака, который не желает, чтобы его куда-либо отпускали.

— Теперь в Хогвартсе молодое поколение, у них много сил. Матильда, например, славная девочка, окончила Рейвенкло, я ее хорошо помню. Она очень амбициозная и организованная, это полезные качества, правда, она совсем не умеет разговаривать с людьми, прямо как Северус.

Но и после этого мы говорим про школу; про министерские проверки дважды в год, про новые правила, про комендантский час — не такой, как прежде, когда вроде бы запрещалось бродить после отбоя, но все бродили. Квиддича больше нет, зато теперь проводят шахматные турниры и соревнования по игре в плюй-камни, Роланде предлагали их курировать — она восприняла как оскорбление. Еще есть театральный клуб, и литературный клуб, и клуб астрономов, но туда сложно попасть, потому что разрешение подняться на башню получают не все. Башни для педагогов, дети не поднимаются выше третьего этажа, спальни расположены в подземельях, подземелья во время войны пострадали меньше всего, совсем не пострадали. На улицу можно выходить только в определенное время, в теплицах занятия только весной и осенью, а всю зиму бедняга Невилл преподает теорию, обходясь изображениями и муляжами растений. Невилл здесь преподает, я это знаю, Гермиона рассказывала. Она еще сказала, что Невилл герой, раз остается в Хогвартсе. Теперь я понимаю, что она имеет в виду. Замок мне знаком, стены, портреты, коридоры, но это не Хогвартс, Хогвартса больше нет. Это какая-то другая школа на прежнем месте, жуткое ощущение, просто наизнанку выворачивает. МакГонагалл говорит, привидений больше нет, и даже Пивза больше нет, и большая часть замка в руинах, после войны принялись активно восстанавливать. Даже были добровольные работники, все бывшие ученики или старшекурсники, а потом Министерство перестало выделять деньги на ремонт, точнее, выделяет, но понемножку каждый год, поэтому приходится каждое лето выбирать, какие части замка восстанавливать. И так как открыта только половина замка, разместить можно куда меньше детей, и теперь приглашения присылаются не всем, а только «детям с богатым магическим потенциалом». Кажется, это чужие слова, и они из уст МакГонагалл звучат совершенно дико.

— А как же остальные дети?

— Ну, у нас есть другие школы, не такие известные, — говорит МакГонагалл ровно, — пригородные академии, там, правда, не высший уровень обучения. Так что тебе повезло, Гарри, ты учился в лучшей школе Магической Британии.

Я вспоминаю сердитого мужчину из Министерства и его слова про то, что Хогвартс «элитная школа». Могу поспорить, его детей не приняли. Я совершенно точно знаю, что не должен испытывать по этому поводу злорадства, но ничего с собой поделать не могу.

— Впрочем, у нас теперь тоже не высший уровень обучения, — говорит МакГонагалл и объясняет, что учебники теперь для программы выбирает Отдел Образования в Министерстве, и отступать от темы ни в коем случае нельзя. А что еще строго запрещено, так это внеклассное общение с учениками. И каждое необдуманно сказанное слово может обернуться подписью в указе об отставке. Могу поспорить, Защита от Темных Искусств теперь сплошное конспектирование учебника, и никакого глупого махания палочками. О том, что говорят на Новейшей Истории, мне даже думать не хочется.

Минерва умолкает, на лице ее все то же отстраненное, мечтательное выражение, она аккуратно подцепляет с блюдца печенье-звезду, откусывает пять лучей по очереди, скромно хрустит, на ладони у нее остается сердцевина звезды, украшенная блесткой. МакГонагалл смыкает ладони, растирая остатки в крошки, а потом взмахивает руками, и в воздухе повисают десятки крохотных звездочек. Я хочу захлопать, словно одиннадцатилетний мальчишка, впервые увидевший волшебство из зонтика. Звезды переливаются красным, желтым, зеленым, голубым, а потом падают на пол, растворяясь в ворсе ковра.

— Мне нужно было прийти на суд, — вдруг говорит МакГонагалл, и сперва я не понимаю, о чем она. Потом вздыхаю. Интересно, кто-нибудь вообще был на этом злосчастном суде? Интересно, приди хоть один из нас, я бы здесь сейчас не сидел? Я почти вижу Северуса, стоящего перед строгими магами в официальных мантиях, худого, гордого, поднявшего голову так, чтобы отчетливо были видны шрамы на шее. И никого — никого в зале, никого, кто бы защитил его.

— Мне нужно было прийти в суд, — вздыхает Минерва, и я говорю:

— Мне тоже.

Мы молчим, потом я беру звезду, а МакГонагалл достает откуда-то из-под кресла тонкую тетрадь в переплете из кожи неизвестной рептилии. На обложке оттиск какого-то герба или символа, загогулина в круге, это похоже на метку Северуса. Мне хочется думать, что это хорошее предзнаменование.

Я читаю в полной тишине, читаю довольно долго, потому что все эти старинные изъяснения и жуткий почерк с завитушками; ну почему они все в старину писали с завитушками? И приходится продираться через каждую строчку, но МакГонагалл терпеливо ждет, а когда звенит колокол, извиняется и выходит, возвращается через час. Я уже дочитал и пытаюсь уложить все в голове. Записи не слишком-то помогли, там действительно много личного, и мне стыдно читать это, но в то же время очень интересно, и еще… я, кажется, завидую этому человеку. Я так никогда никого не любил. Все эти описания ее рук, ее улыбки, голоса, целые страницы, посвященные размышлениям о том, что будет, когда она обретет свободу. Я еще не думал, что будет, когда Снейп станет свободным. Наверное, он куда-нибудь уедет из страны. Мне было бы противно жить в месте, где меня продавали. Я немного думаю об этом и решаю, что нужно отвести его на мой мост, показать море, показать антикварную лавку. Если ему понравится, мы могли бы там пожить. Ну, или он там мог бы пожить без меня, если захочет. Я точно отдам ему стеклянное сердце.

Когда МакГонагалл возвращается, я первым делом задаю ей вопрос, который меня беспокоит сильнее всего:

— Но почему все так закончилось? В смысле… вы читали?

— Да, конечно. Я прочитала множество книг, в которых упоминались ритуалы освобождения. Хорошо, что в библиотеке по-прежнему Ирма — она разрешала мне задерживаться после отбоя и даже выносить книги из библиотеки, хотя сильно рисковала.

Я вдруг представляю, как МакГонагалл, изо всех сил напрягая зрение, пытается разобрать мелкие строчки, как она проводит вечера, читая толстые фолианты, как она рискует, пробираясь ночью в свою башню из библиотеки. Мне хочется поцеловать ее руку или все-таки обнять, но я, как болван, хватаю еще одно печенье и яростно его грызу.

— Знаешь, Гарри, он не описывает, какие именно испытания им пришлось пройти. Но подобные ритуалы маги проводили и после, вдохновленные его примером. И все заканчивалось куда печальней. Рабы убивали своих хозяев или был убиты хозяевами во время испытаний. Только Аурелии удалось сохранить жизнь свою и своего хозяина, но с той секунды, как они покинули круг испытаний, возлюбленные стали непримиримыми врагами. Ты и сам почувствовал это, когда читал последнюю запись в тетради, верно? Эту страшную ненависть.

— Но почему такое произошло? После всего, что они вместе пережили?

URL

U-mail
.»

URL
суббота, 13 октября 2012
23:11


URL